и сандалии, делает всё возможное, чтобы не издать ни звука. Лицо Электры полыхает. Клитемнестра надеется, что дочь не заговорит. Она чувствует, как в ней поднимается ярость, готовая вырваться наружу.

– Мама, – произносит Электра, – нужно сначала помолиться за твоего брата.

Пощечина матери отбрасывает ее в сторону. Электра спотыкается и налетает на стену. Когда она оборачивается, ее щека горит красным, ярче, чем кровь, а в глазах мечется огонь.

«Давай, – думает Клитемнестра. – Скажи еще что-нибудь».

Электра прикладывает руку к щеке, сощуривает глаза, в точности как делает ее сестра, и выкрикивает:

– Почему когда тебе больно, ты заставляешь страдать других? Почему ты не можешь просто скорбеть и горевать, как все? Почему ты такая?

Она выбегает из комнаты, не дожидаясь, пока мать отошлет ее, оставив позади себя свою острую, как лезвие, ярость.

Клитемнестра входит в трапезную стиснув кулаки, смакуя боль от впившихся в кожу ногтей. Рядом с ней Ифигения, Эйлин идет позади и ведет за руку Хрисофемиду. Ей кажется, или слуги при их виде начинают перешептываться?

Агамемнон уже сидит за столом и потягивает вино из бронзового кубка. Рядом с ним – провидец, узловатый, испещренный шрамами, похожий на древнее дерево, а с другой стороны – Орест и Электра. Клитемнестра вместе с Ифигенией занимают самые дальние от Калхаса места. Судя по тому, как все сидят – напряженно и неестественно, похоже, что их дожидались молча.

– Меня очень огорчили новости о смерти Кастора, мама, – нарушает тишину Орест. Он робко заглядывает в лицо матери, и она в ответ выдавливает из себя жалкую улыбку. Еда в ее тарелке разложена как попало. Она отодвигает хлеб и жареную рыбу в сторону и переходит к вину. Все остальные начинают есть, молча скребут по своим тарелкам.

– Новость о смерти Кастора не единственная, что прибыла из Спарты, – сообщает Агамемнон.

Клитемнестра вскидывает голову. Факел за спиной мужа перегорел, поэтому его лицо теряется в тени.

– Что еще? – спрашивает Клитемнестра.

– Будешь делать вид, что не знаешь? – Он зол. Голос тихий, мрачный, слова звучат отрывисто. Клитемнестра поправляет нож у своей тарелки, чтобы он лежал ровно, и сама поражается тому, что у нее совсем не дрожат руки, что она так хорошо держится.

– Я только что узнала о смерти брата, – говорит она. – О чем бы я стала лгать?

Агамемнон подается вперед и со всей силы ударяет по столу кулаком. Теперь ей хорошо видно его лицо, изрезанное морщинами и пышущее гневом.

– Я сказал тебе приструнить свою семью! – взвивается он. – А ты что сделала? Позволила своей сестре лечь в постель с нашим врагом!

Клитемнестра вздрагивает. Откуда ему об этом известно? Она поворачивается к провидцу со всем возможным бесстрастием, на которое только способна. Он таращится на нее в ответ, его запавшие черты будто бы всасывают в себя всё ее нутро.

– Вы задаетесь вопросом, откуда царь знает о предательстве вашей сестры, – произносит он.

Агамемнон хватает свой кубок и сжимает его так крепко, что у него белеют пальцы.

– Расскажи ей, – приказывает он. – Расскажи моей жене, как очередная ее сестра стала шлюхой.

Клитемнестра чувствует, как Ифигения задерживает дыхание. На противоположной стороне стола побледневшая и напуганная Хрисофемида всё еще сжимает в руках свою критскую жрицу. Клитемнестра хочет сказать ей, чтобы она ушла, чтобы доела свой ужин в гинецее, но всё ее внимание сосредоточено на провидце. Его маленькие холодные глаза блестят, как оникс.

– Елена покинула Спарту вместе с царевичем Парисом, – сообщает он. – В этот самый момент они находятся на пути в Трою.

Его голос звучит слишком громко. Все взгляды устремляются на Клитемнестру. Ей хочется заплакать, хоть она и не опечалена. Охватившее ее чувство напоминает скорее удовлетворение или гордость. Она видит себя сидящей рядом с Еленой в Спарте, когда они вместе хохотали над тем, как Парис отбивался от вопросов Кастора. «Скоро придет и мой черед, – сказала тогда Елена. – И так все мы покинем своих законных супругов».

– Это правда? – спрашивает она.

– Троянцы обманули нас, – отвечает Агамемнон, – а твоя глупая сестра купилась на это.

– Но я думала, что Спарта наконец примирилась с Троей, – вмешивается Ифигения.

И в этом ее ошибка. Агамемнон швыряет в ее сторону свой кубок. Ифигения уворачивается, и бронза с грохотом ударяется о камень. Пролитое вино быстро растекается у них под ногами.

– Уведи моих дочерей, Эйлин, – невозмутимо просит Клитемнестра, – пока наш царь не опозорил себя.

Эйлин немедленно подскакивает со своего места, но Агамемнон в ярости плюет на пол.

– Дети останутся здесь. Они должны знать, что твоя сестра шлюха. Теперь мы вынуждены вступить в войну из-за одной шлюхи, которая не смогла остаться в постели мужа.

– Твой брат может найти другую жену, – говорит Клитемнестра. – Я сама слышала, как он однажды говорил, что женщины, как фрукты, хороши, когда они свежи и еще в соку.

– Мы заключили мир с Троей, – цедит Агамемнон сквозь стиснутые зубы.

– И этот мир может выстоять.

– Их царевич пришел в дом моего брата и взял его жену!

– Мой господин, – вмешивается Калхас. – Этой войне суждено было случиться.

– Вот и прекрасно, – говорит Клитемнестра, глядя Агамемнону прямо в глаза. – Последние пять лет ты только и искал повода развязать войну. Теперь он у тебя есть, но ты хочешь выставить виновными других.

Агамемнон подходит к ней. Он вскидывает руку, чтобы ударить ее, молниеносно, точно змея, но Клитемнестра отшатывается от него и хватает со стола нож. Его рука рассекает воздух, а изумленный взгляд замирает на ноже.

– Собираешься убить меня прямо перед детьми? – спрашивает он. – Собираешься убить царя? – Он резким движением руки сметает со стола тарелки. – Убирайся в свои покои, пока я не приказал стражникам оттащить тебя туда силой! И подумай о том, какую ошибку совершила твоя сестра!

Клитемнестра хватает Электру и Ифигению за руки и поднимает с лавки. Где-то позади Эйлин берет за руку Хрисофемиду и следует за ними. Девочка тихо плачет.

Клитемнестра вылетает из зала: ей не хватает воздуха, факелы вокруг нее вращаются, от запаха рыбы становится дурно. Оказавшись в безопасной темноте коридора, она оставляет дочерей и устремляется дальше, в сторону гинецея – и прочь из дворца.

Зимнее солнце давно зашло за горы, и небо окрасилось в цвет ночного моря. Она бродит по улицам акрополя, темнота успокаивает ее. Спящие на каждом углу собаки поднимают головы, когда она проходит мимо. В квартале ремесленников несколько мужчин пьют, собравшись тесным кружком у небольшого костра. Если бы она жила у моря, зашла бы в соленую воду и терла свою кожу