– Волнуешься? – неправильно понял его отстраненно-нахмуренный вид Роммель. Генерал всего полчаса как прилетел с фронта и выглядел усталым и не выспавшимся. Колесников, правда, тоже – за последние двое суток на отдых он смог выделить всего пять часов. В принципе, не так и мало, месяц назад и пара часов казалась непозволительной роскошью, но все равно хотелось лечь – и чтоб никто не кантовал. А еще хотелось домой, узнать, как там дела у Хелен. Он, конечно, отправил для ее охраны отделение морских пехотинцев, из самых проверенных, но все равно нервничал. Так что Роммелю он ничего не ответил, тем более, и повод имелся. Из самолета по неудобному трапу как раз спускался лично Гитлер, и его длиннополая шинель путалась в ногах так, что Колесников всерьез опасался, как бы фюрер не наступил на нее и не рухнул мордой вниз. Не то чтобы его волновало здоровье начальства, просто такой урон престижу был сейчас Германии совсем не нужен.

Однако же Гитлер справился. Огляделся вокруг мутным – это было заметно даже с десятка метров – взором и потопал навстречу спешащему к нему высшему генералитету. Вначале Колесников решил, что Гитлер пьян, и даже успел удивиться, поскольку тот не пил вообще, во всяком случае, на людях. Лишь несколько секунд спустя он понял – фюрера элементарно укачало, и вид он имел бледный, с зеленоватым отливом. Прилетевший вместе с ним Геринг выглядел куда лучше. Тем не менее, то, что ему хреново, Гитлер старался не показывать, напротив, бодро поприветствовал комитет по встрече и даже пошутил:

– Рад вас видеть, господа. Мне даже не по чину теперь сидеть с вами за одним столом.

Колесников изобразил невозмутимость, за маской которой спрятал удивление, а более непосредственный Роммель тут же поинтересовался, почему. Оказавшийся на твердой земле и моментально почувствовавший себя увереннее, Гитлер ухмыльнулся:

– Вы что, не читали наших газет?

– Откуда им тут взяться? – мрачно поинтересовался Колесников. – Тем более, я и так знаю, практически все они пишут ровно то, что им скомандует доктор Геббельс.

– Ну, тогда я вам скажу. Вас, генерал-полковник, называют Новым Наполеоном, а вас, адмирал, не иначе как Королем Атлантики. И американские газетчики их уже дружно перепели. Так что даже стоя рядом я уже ощущаю комплекс неполноценности.

Рассмеявшись, Гитлер пошел дальше, оставив встречающих с открытыми ртами. Геринг тоже хохотнул и тяжело, вперевалочку двинулся за шефом. Пришедший в себя первым Роммель ткнул Колесникова в плечо и быстрым шагом последовал за фюрером. Пришлось спешно присоединяться. А куда деться? Тем более, их присутствие на подписании документа было обязательным.

Сама церемония капитуляции прошла, на взгляд Колесникова, довольно уныло. Возможно, потому, что у него практически не осталось сил. В полностью уцелевшем Тауэре – центр Лондона по личному приказу Гитлера не бомбили и не обстреливали – было сумрачно и холодно. Отопление не работало, электричества тоже не было – подстанции уничтожили еще в первые дни боев. Окна частично заклеили бумагой – ударная волна от взрывов иногда дотягивалась сюда, не щадя хрупкое стекло. Впервые за много лет камины задействовали не для создания уюта, а по прямому назначению. Как оказалось, их мощности было совершенно недостаточно для того, чтобы изгнать сырость и всерьез согреть построенный невесть когда замок. По углам метались отблески огня, создавая гнетущую картину.

Более, чем эта сырость, Колесникову запомнился разве что сэр Уинстон Черчилль. Огромный, медлительный, с опущенными плечами и серым от усталости лицом, он напоминал сейчас воздушный шар, из которого выпустили газ. Не совсем, он вроде бы еще даже сохранил форму, но уже ясно, что ему никогда не взлететь. И взгляд… потухший, иначе не скажешь. Колесников видел когда-то такие глаза у вконец опустившихся наркоманов, тех, которым уже наплевать на все, и на дозу в том числе – сил не осталось. И все же держался он, солдат и политик, неплохо. Во всяком случае, гордо, хотя гордость – понятие относительное, и когда в твой дом уже вошли враги, а ты ничего не можешь сделать, она – последняя линия обороны, отделяющая тебя от отчаяния.

А в остальном все прошло буднично и банально. Невзрачная бумага, подписи… Все! Гитлер повернулся и вышел, он вообще не слишком жаждал общаться с побежденными. Колесников и Роммель, чуть подумав, последовали за ним. Уже на крыльце Колесников придержал Роммеля за локоть:

– Знаешь, Эрвин… Давай-ка по старинке – три дня на разграбление.

– То есть? – Роммель удивленно поднял на него глаза.

– Наши солдаты сражались, гибли, получали ранения… У нас госпитали переполнены, черт возьми. Пускай они привезут с этой дурацкой войны хоть что-то кроме шрамов и кошмаров.

– А, ты об этом… Знаешь, я сам хотел предложить тебе нечто подобное, только думал, ты будешь против.

– Конечно, против, мне не нравится варварство. Но есть такое понятие – необходимость. И надо предусмотреть, чтобы те, кто не сможет принять участие из-за ранений или кого уже отправили в Германию, получили свою долю. Хотя бы в денежном эквиваленте. И знаешь что, отдай этот приказ сейчас, да и я своим то же самое разрешу. Стоит поторопиться. Пока мы здесь власть, а когда закончим – сразу набегут тыловики со своими правилами. И ничего уже не сделаем.

Роммель кивнул, но в этот момент их прервали. Подскочил адъютант Гитлера и сообщил, что тот ждет их завтра утром на аэродроме – сейчас у него не было сил разговаривать, а задерживаться на разрушенных войной островах фюреру не хотелось. Потом, когда здесь все будет чинно и благостно – всенепременно, а сейчас – нет. На пожары и разрушения Гитлер насмотрелся еще в прошлую войну и, хотя без сожаления отдавал жутковатые по сути приказы, удовольствия от созерцания дела рук своих явно не испытывал. Так что переночует, отдохнет – и назад, в Берлин. На разгребание проблем есть высокопоставленные исполнители вроде Лютьенса с Роммелем. Их можно похлопать по плечу, дать красивые ордена, награды, огромные по человеческим меркам, но мелочь с точки зрения державы, назвать королями, и… везите, лошадки.

Гитлер улетал ранним утром, когда ветром только-только сдуло густой лондонский туман. Улетал в одиночестве – Геринг оставался, Колесников предложил ему осмотреть британские авиационные заводы, доставшиеся победителям не слишком пострадавшими. Напоследок Гитлер не сказал ничего нового, разве что отдал Лютьенсу приказ приступать к разработке операции по блокаде русских портов, и тем самым подписал себе приговор.

Спустя полчаса после взлета «Кондор» был атакован невесть откуда взявшимся одиночным «харрикейном», внезапно вынырнувшим из-за туч. Проскочив мимо не ожидавших нападения тяжелых «сто десятых», он в считанные секунды изрешетил пилотскую кабину лайнера и, свечой уйдя вверх, скрылся в облаках. Погоня за ним не увенчалась успехом, а «Кондор», потеряв управление, рухнул в воды Ла-Манша. Спастись не удалось никому.

Вот и все, процесс пошел. То, что в ту историю не удалось сделать многочисленным группам заговорщиков, оказалось вполне реально для одиночки. Заговоры имеют свойство вскрываться, но когда работает человек, знающий, что чем больше участников – тем больше вероятность провала, и видевший, как можно решать проблемы даже с самыми крутыми оппонентами (в девяностых насмотрелся), то все меняется. Нужен один доверенный исполнитель – и все. Колесников и вовсе предпочел бы снайпера, благо здесь против таковых еще и не пытались толком защищаться – не принято было решать вопросы таким грубым способом. Увы, во-первых, не стоило подавать дурной пример остальным, а во-вторых, доверенного снайпера у него не имелось. А вот доверенный пилот-ас был, имелось несколько десятков вполне целых трофейных истребителей, которые немецкие пилоты активно осваивали, а главное, такой почерк был характерен для британских спецслужб, уже засветившихся недавно в истории с самим Лютьенсом. Так что выбор был сделан, и результат вышел в точности такой, какой и требовался.