Выданное жене 6 марта тело мужа свидетельствовало об ином: «резаные раны: одна в живот в область паха с выпадением кишок, а другая в правую руку, остальные огнестрельные: две в спину, в правую сторону, в лопатку и ниже и одна в затылок с направлением сверху вниз». В расследовании этого дела принял участие нарком юстиции, левый эсер И. З. Штейнберг. В результате был задержан весь личный состав следственной комиссии, но в дальнейшем дело ограничилось отдельными его участниками[688]. Вскоре его фигуранты были освобождены.

Наибольшие масштабы практика массовых расстрелов «на основании» декрета от 21 февраля 1918 г. приняла в Красном Крыму. Здесь 22–24 февраля 1918 г. было расстреляно и уничтожено другим способами (порою самыми чудовищными) как минимум 600 человек. К этим масштабным расстрелам и самосудам была причастна как местная власть, так и фактически контролировавшие ее «матросские массы». Среди жертв красного террора преобладали офицеры, но были и священники, представители прежней власти, обыватели. Декрет значительно усилил масштаб имевшихся уже репрессий, легализируя их. Московское правительство не было причастно к этому всплеску казней. Советский Крым, как и ряд других территорий, лишь отчасти контролировался им[689].

Предполагал использовать смертную казнь на основе декрета «Социалистическое отечество в опасности» и петроградский Комитет революционной обороны, образованный в период немецкого наступления. В приказе комитета от 1 марта 1918 г. за подписями Н. И. Подвойского, М. С. Урицкого, С. И. Гусева говорилось об обязанности всех военных и гражданских пленных прибыть в течение 48 часов в Комитет по демобилизации, а всем неявившимся в комитет приказ грозил расстрелом как шпионам[690].

Все это стало возможным в условиях децентрализации управления страной и отсутствия единого органа борьбы с контрреволюцией и преступностью. Подобные случаи всячески осуждались советской властью и часто становились предметом публикации. Помимо гласной борьбы с самосудными расстрелами применялись и иные меры. Постепенно сокращалось количество организаций, имевших право расстрела (до июля 1918 г.), многие из них упразднялись, например, следственная комиссия в Петрограде. На участников самосудов заводились уголовные дела. Но окончательно решить эту проблему весной 1918 г. так и не удалось. В центре России удалось установить контроль над вынесением смертных приговоров лишь к середине апреля 1918 г.

На местах же продолжалась практика незаконных арестов и расстрелов, так как деятельность ВЧК сосредотачивалась главным образом в Петрограде и Москве и мало влияла на обстановку в стране в целом.

Вместе с тем следует отметить, что серьезнейшие недостатки были свойственны и самой чрезвычайной комиссии уже в первые месяцы ее деятельности. Ряд арестов ЧК было произведено без достаточных на то оснований. При их проведении, в частности в Саблинской волости Царскосельского уезда, по словам пострадавших, местными чекистами произносились «всевозможные угрозы, как-то: вытянуть жилы, расстрелять и прочее»[691].

Предпринимались уездными чекистами и первые попытки создания псевдоконтрреволюционных организаций и заговоров[692]. В конце февраля 1918 г. фиксируются и первые случаи избиения арестованных сотрудниками уже самой ВЧК. Ф. Э. Дзержинский лично провел расследование этого дела. На протоколе допроса от 11 марта он отметил: «Комиссия рассмотрела и решила сделать самое энергичное внушение виновным и в будущем предавать суду всякого, позволившего дотронуться до арестованного»[693].

В том же феврале 1918 г. произошел первый самосудный расстрел арестованного в ходе следствия членом ВЧК К. Я. Березиным[694]. Следует отметить, что, несмотря на тяжесть совершенного деяния, Березин отделался достаточно легко. Его дело рассматривалось ревтрибуналом, но, учитывая ходатайство со стороны ВЧК, оно вскоре было прекращено. Впоследствии он станет сотрудником отдела по борьбе со спекуляциями и еще не раз — фигурантом различных «темных» дел. Осенью 1918 г., комментируя различные случаи злоупотреблений в ВЧК, в т. ч. Березина, Я. Х. Петерс называл его случайным лицом и сотрудником Петроградской ЧК[695].

С подобными фактами внутри ведомства в тот период велась определенная борьба, но они, в отличие от противоправных действий местных органов власти, не становились достоянием гласности.

Таким образом, месяц после возобновления высшей меры наказания выявил целый ряд серьезных недостатков в советской правоохранительной системе, которые были обусловлены в первую очередь отсутствием всероссийских структур органов борьбы с контрреволюцией и специальной кадровой политики. Многочисленные расстрелы ранней весной 1918 г., зачастую не обусловленные внутриполитической обстановкой в стране, были вызваны применением чрезвычайных мер наказания местными органами власти, которые не были приспособлены к действиям в чрезвычайной обстановке.

Единственный чрезвычайный орган диктатуры пролетариата (ВЧК) являлся всероссийским лишь по названию. Все крупные операции, проведенные ВЧК в феврале 1918 г., касались контрреволюционных организаций, базирующихся в Петрограде: «Все для родины», «Белый крест», «Черная точка», «Союз помощи офицерам-инвалидам», «Военная лига», «Возрождение России», «Союз реальной помощи», «Союз георгиевских кавалеров», «Заговор Михеля»[696]. Преобладание ВЧК в определении и осуществлении всей карательно-репрессивной политики Советского государства начинается только после переезда ее 9 марта 1918 г. в Москву, когда происходит формирование единой системы чрезвычайных комиссий.

Позитивный, с точки зрения советского руководства, опыт, накопленный ВЧК в Петрограде в борьбе с контрреволюцией, саботажем и анархией, давал основания для дальнейшего усиления чрезвычайных комиссий весной — летом 1918 г. Превентивная политика борьбы с контрреволюцией, опробованная в Петрограде, была должна осуществляться теперь в масштабах страны.