– Джубал, а если я предложу Майку стакан воды – он не откажется проделать все эти масонские ритуалы?

– Думаю, не откажется. Дюк, у Майка есть одна-единственная истинно человеческая черта характера – он хочет нравиться окружающим и готов для этого хоть наизнанку вывернуться. Но я еще раз подчеркиваю: все это очень и очень серьезно. Как свадьба. Я побратался с Майком, не успев еще ни в чем разобраться, не понимая, какую взваливаю на себя ответственность, – и увяз по это самое место. Мне еще грокать и грокать. Ты возьмешь на себя обязательство никогда ему не врать, никогда его не обманывать, поддерживать его при любых, абсолютно любых обстоятельствах, а он будет поступать точно так же по отношению к тебе. Так что ты подумай.

– Думал я уже, и очень много. Не понимаю, как уж это получается, но о Майке просто хочется заботиться, есть в нем что-то такое.

– Знаю. Скорее всего, прежде ты никогда не сталкивался с кристальной честностью. С непорочностью. Майк еще не вкусил плодов древа познания добра и зла – потому-то мы и не понимаем его поступков, не понимаем, что им движет. Ладно, надеюсь, ты никогда об этом не пожалеешь. – Джубал поднял глаза на подошедшего Ларри: – А тебя только за смертью посылать. Ты что там, самогонный аппарат налаживал?

– Штопор куда-то делся.

– Ну вот, опять техника. Отбил бы горлышко, да и все. Дюк, стаканы вон на той полке, за «Анатомией меланхолии»…

– Да знаю я, где ты их прячешь.

– …мы быстренько пропустим по одной, а уж потом будем пить со всей подобающей этому делу серьезностью.

Дюк достал стаканы, Ларри откупорил бутылку, Джубал разлил и поднял свой стакан:

– Вот они, золотые слезы итальянского солнца. Выпьем же за алкоголическое братство, невидимый союз, объединяющий лучших представителей рода человеческого.

– За ваше.

– Будем.

Джубал вылил свою дозу прямо в горло, блаженно вздохнул и тут же слегка рыгнул.

– Ты бы, Дюк, привлек к этому занятию и Майка, пусть узнает, как это хорошо – быть человеком. У меня вот всегда возникает творческий порыв. К ноге! Ну почему, когда мне нужны эти девицы, их обязательно черти где-то носят? К ноге!

– Вообще-то «к ноге» сейчас я, – откликнулась с порога Мириам, – только…

– Я говорил: «…какую странную – горькую, но в то же время и счастливую – судьбу пророчит мне детское мое увлечение».

– Это я уже записала, пока ты любезничал с генеральным секретарем.

– Тогда ты больше не «к ноге». Отсылай.

– А ты что, и читать не будешь? Да и вообще после поцелуя с Майком многое там придется переделать.

– Читать? – содрогнулся Джубал. – Боже спаси и сохрани. Хватит и того, что я их пишу. Ничего там не изменяй, и уж во всяком случае – не старайся следовать фактам. Дитя мое, настоящий исповедальный рассказ не должен быть загрязнен ни единой крупицей правды.

– О’кей, начальник. Энн зовет к бассейну перекусить перед едой.

– Самое время. Ну так что, джентльмены, объявляем заседание закрытым?

Слово «перекусить» оказалось не совсем точным – продукт за столом употреблялся почти исключительно жидкий, под очень небольшое количество рыбы и прочей скандинавской снеди. Послушавшись Джубала, Майк тоже попробовал бренди, разведенного водой, и почувствовал себя не очень хорошо. Тогда он проанализировал причину беспокойства и добавил к этиловому спирту кислород, превратив его в глюкозу и воду.

Джубал увидел, как Смит сперва быстро опьянел, а затем – еще быстрее – протрезвел. Ничего не понимая, смелый экспериментатор налил своему подопытному кролику еще одну порцию бренди, затем еще и еще; тот беспрекословно подчинялся – ведь предложение исходило от брата по воде. Когда количество превосходного импортного спиртного, потребленного Майком, перешло все разумные пределы, Джубал был вынужден признать, что напоить его невозможно.

К самому доктору Харшоу это не относилось – попытки пить с Майком более-менее вровень притупили его способность ясно выражать свои мысли, не помог и многолетний опыт тщательного проспиртовывания. Услышав «А как у тебя это получилось?», Майк решил, что вопрос относится к сегодняшнему уничтожению полицейского отряда, – и снова почувствовал некоторую вину. Он попытался объяснить происшедшее и даже начал было просить прощения.

– Сынок, – прервал его Джубал, сообразивший наконец, о чем идет речь, – я ничего такого и знать не желаю. Ты сделал что надо. И все сделал – потрясно. Но только… – Он тупо поморгал и предостерегающе покачал пальцем: – Только ничего мне не рассказывай. И никому ничего не рассказывай.

– Не рассказывать?

– Не рассказывай. Это была самая потрясная штука, какую я видел в жизни, – если не считать того раза, когда мой двухголовый дядя сам с собой поспорил про свободное серебро, сам себя расколошматил в пух и прах и сам с собой отметил это выдающееся событие. Объяснение только все испортит.

– Я не грокаю этого.

– И я тоже. Давай лучше выпьем.

Начали прибывать репортеры; каждую новую группу гостеприимный Джубал встречал сообщением, что они могут делать что угодно – есть, пить, отдыхать, развлекаться, – но только не лезть ни с какими расспросами ни к нему самому, ни к Майку.

Ослушников закидывали в бассейн.

Обряд свершали Ларри и Дюк, которых Джубал все время держал под рукой на этот самый случай. Кое-кто из окрещенных приходил в ярость, что нисколько не волновало Харшоу (он лишь запретил Майку что-либо предпринимать), другие же, напротив, с фанатическим энтузиазмом прозелитов присоединялись к крестильной команде. Только своевременное вмешательство Джубала помешало им окунуть ведущего липпмана «Нью-Йорк таймс» по третьему разу.

Время шло уже к полуночи, когда Доркас отыскала посреди всего этого мокрого безобразия Джубала и шепнула:

– Начальник, к телефону.

– Спроси, чего надо, и запиши куда-нибудь.

– Нет, тебе нужно подойти.

– Уговорила. Вот возьму сейчас топор и подойду. Давно хотел посчитаться с этой железной девой, а сейчас самое подходящее настроение. Дюк, тащи топор.

– Начальник, это тот самый человек, с которым ты сегодня долго разговаривал.

– Во как. Чего же ты сразу-то не сказала?

Джубал поковылял наверх, запер за собой дверь кабинета и подошел к телефону.

На экране красовался какой-то очередной секретарь, но его тут же сменил сам Дуглас.

– Вы очень долго шли к телефону.

– Это мой телефон, господин секретарь. Иногда я и вообще к нему не подхожу.

– Весьма похоже. Почему вы не сказали мне, что Какстон – алкоголик?

– А он алкоголик?

– Вне всяких сомнений! И у него был глухой запой. Отсыпался в Соноре, в какой-то ночлежке.