— Но ты-то хочешь, Карл Уве? — спросил он.

— Еще бы, — сказал я. — Это же самое вкусное, что только есть на свете.

— Хорошо, — сказал он.

Я смотрел в окно, дожидаясь, когда папа доест. Из комнаты Ингве послышалась музыка. На дороге собралась компания ребят, они положили два камня вместо ворот, и сразу раздались глухие удары по плохо надутому мячу и выкрики, которые всегда сопровождают футбол, где бы в него ни играли.

Наконец папа встал, взял со стола тарелки, выскреб с них остатки в мусорное ведро. Поставил передо мной тарелочку с ананасом и кремом, вторую — себе.

Мы поели, не говоря ни слова.

— Спасибо, — сказал я и встал.

Папа тоже встал, не сказав ни слова, налил в кофейник воды, достал из шкафа пакет с кофе.

Затем он обернулся.

— Знаешь что, — сказал он.

— Да? — откликнулся я.

— Никогда не дразни Ингве из-за прыщей. Понятно? Чтобы я больше никогда этого не слышал!

— Да, — сказал я и постоял, ожидая, не последует ли за этими словами что-то еще.

Папа отвернулся и стал отрезать уголки у кофейного пакета, а я пошел к Ингве, он сидел и играл на своей черной электрогитаре — реплике «Лес Пола». Услышав ее в первый раз, я очень удивился: я был уверен, что без усилителя ее не слышно. Но она звучала, тихо и скрипуче, а Ингве, весь в прыщах, сидел и играл.

— Поиграем во что-нибудь? — сказал я.

— Я и так играю.

— Вот балда! В какую-нибудь игру.

— В «Подбери 52»[10]?

— Ха-ха, — сказал я. — В нее можно сыграть только один раз. И я в нее уже играл. Слушай, может, покажешь мне какой-нибудь аккорд?

— Не сейчас. В другой раз.

— Ну, пожалуйста!

— Ладно. Но только один, — согласился он. — Садись сюда.

Я сел к нему на кровать. Он дал мне в руки гитару. Положил три пальца на гриф.

— Это ми, — сказал он и убрал пальцы.

Я поставил пальцы, как он показал.

— Хорошо, теперь ударяй по струнам.

Я ударил, но отозвалась только часть струн.

— Нажимай посильнее, — сказал Ингве. — И следи, чтобы другие пальцы нечаянно не прижали свободные струны.

— Окей, — сказал я и сделал новую попытку.

— Вот и хорошо, — сказал Ингве. — Все. Теперь ты знаешь ми.

Я отдал ему гитару и встал.

— Помнишь, какая струна идет за какой? — спросил он.

— Ми, ля, ре, соль, си, ми, — перечислил я.

— Верно, — сказал он. — Теперь тебе осталось только собрать свою группу.

— Если ты дашь мне поиграть на своей гитаре.

— Гитару не дам, — сказал он.

Я ничего не ответил, потому что это могло поменяться.

— Тебе завтра к какому уроку? — спросил я, меняя тему.

— К первому, — сказал он. — А тебе?

— А мне — нет. Вообще, кажется, к одиннадцати.

— Кажется?

— Да нет. Точно. А папе?

— Ему точно к первому.

Это были хорошие новости. Они означали, что завтра я несколько часов побуду дома один.

Я повернулся и пошел к себе. Новый ранец стоял под столом, прислоненный к ножке. Синий прямоугольный, с которым я ходил все предыдущие годы, стал мне мал и выглядел слишком уж детским. Новый был темно-зеленого цвета, из синтетической ткани, и пахло от него божественно.

Я взял его и понюхал, затем поставил «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», растянулся на кровати и, глядя в потолок, стал слушать.

Музыка поднимала мне настроение, одной рукой я размахивал в такт и кивал головой вверх-вниз, радость переполняла меня. «Бетта, бетта, бетта! — подпевал я. — Бетта, бетта, бетта!»

Мы толпой высыпали из автобуса, и перед нами, сверкая всеми своими окнами, предстало свежепокрашенное черной морилкой здание школы. Мы были теперь самыми старшими и уже знали, как себя вести и чего следует ожидать. В то время как первоклассники, аккуратно причесанные и нарядно одетые, вместе с родителями стояли возле флагштока и слушали речь директора, мы слонялись в сторонке, лихо сплевывали или подпирали спиной стенку под навесом, разговаривая о том, кто как провел лето. Крестьянским двором с тремя коровами теперь уже никого нельзя было удивить, но хотя единственным нашим приключением на каникулах была поездка в Сёрбёвог, где я неделю прожил один у Юна Улафа, мне все же было что рассказать, потому что там я встретил девочку, мою троюродную сестру, ее звали Мерета, у нее были светлые волосы и жила она неподалеку от Осло. Я сказал, что мы много времени проводили вместе, и, хотя это звучало не так впечатляюще, как если бы я мог похвастаться, что ездил в Гётеборг и побывал в Лисеберге, самом большом в Европе парке развлечений, это все же было лучше, чем ничего.

Некоторые девочки повытаскивали из каких-то своих, неизвестных мне тайников резинки и начали прыгать.

Нет, не прыгать — танцевать!

Мы сумели уговорить их использовать резинки иначе — соревноваться, кто выше прыгнет, в этом развлечении мы тоже могли поучаствовать, не теряя лица перед другими мальчишками. Двое натягивали резинку, а мы по одному с разбега подпрыгивали, задирая ноги, и приземлялись уже за ней.

Одно удовольствие было смотреть, как, выставив вперед ногу, прыгают девчонки, стараясь не потерять элегантный, сдержанный вид.

Фррр! И вот уже девочка уверенно приземлялась, перепрыгнув через резинку.

Резинку поднимали с каждым разом все выше, пока не вылетят все, кроме одного.

Я надеялся стать этим последним, потому что тут к нам присоединилась Анна Лисбет, и, как это часто бывало, вслед за ней появилась Марианна.

Топ-топ-топ — простучали ее туфли, когда она разбегалась, затем — фрр, и она уже на той стороне.

Марианна скромно улыбнулась, одним пальчиком отвела со лба длинные светлые волосы, и я невольно подумал, уж не в нее ли я влюблюсь в этом году.

Но вряд ли. Она же давно училась в нашем классе.

Может быть, в какую-нибудь из класса «А»?