полку, и, конечно же, он не упустил бы такой возможности выступить. Более того, он до мозга костей ненавидел этого преступника, который изнасиловал и убил девушку. Ради народа бороться со злом, уничтожать злодеев и обеспечивать мирную жизнь – разве не это призвание героического солдата? Это был первый раз, когда Жун Цютянь выполнял такое священное и славное задание. Он был настолько взволнован и напряжен, что не спал три дня подряд, вставал посреди ночи тренировался прицеливаться и нажимать на спусковой крючок, взяв для этой цели палку. Когда назначенный день настал, публичная судебная сессия прошла на огромном стадионе. Людей явилось немерено, даже на крышах и в кронах деревьях у стадиона теснились зрители. Три ряда ведущих кадров сидели на трибуне, а перед ними – длинный ряд стоящих на коленях преступников. Среди них были старик-поджигатель, дорожные грабители, банда, грабившая инкассаторские автомобили, мачеха, утопившая ребенка, прелюбодейка, отравившая собственного мужа… Все они были признаны виновными в тягчайших преступлениях и приговорены к смертной казни с немедленным приведением приговора в исполнение. За каждым преступником стоял величественный боец вооруженной полиции, который отвечал за их отправку на тот свет. Жун Цютянь находился посередине, и на него было обращено больше всего глаз. Если бы взгляд мог излучать тепло, он бы уже давно обратился в уголь. К счастью, глаза всех зрителей оставались холодными, только их лица пылали растерянностью. Жун Цютянь наслаждался недолгими минутами внимания публики и с глубоким чувством возвращал зрителям обращенные к нему взгляды. В толпе он даже увидел девушку, похожую на Го Мэй, что стократ придало ему сил. Только когда он заметил, что убийца по имени Ма Цзячжо, стоящий перед ним на коленях, был глухонемым, да еще и примерно того же возраста, что и он сам, на его лице промелькнула паника. Когда подсудимый осознал, что его приговорили к смертной казни и приговор будет приведен в исполнение немедленно, он инстинктивно обернулся и взглянул на человека, который как раз помечал красным «X» деревянную табличку с его именем, воткнутую ему за шиворот, и на лице этого человека застыла мягкая и загадочная улыбка. Быть может, деревянная табличка вызывала у осужденного зуд, он дернулся всем телом, и она накренилась влево. Жун Цютянь поспешно помог ему распрямиться и яростно надавил ему на голову, склоняя ее, чтобы он признал свои грехи перед тьмой-тьмущей людей, которые одобрительно ревели, как тайфун. Место казни находилось в ущелье менее чем в пяти километрах от места проведения публичного суда. Толпа бежала вслед за военными автомобилями, на которых везли приговоренных. Грозные военные автомобили намеренно сбавляли скорость, поджидая тех, кто следовал за ними.

Каждый год в Даньчжэне люди сбивались в компании и отправлялись в уездный город или близлежащие уезды, чтобы посмотреть на расстрел заключенных. Жун Цютянь также ездил в уездный центр. В то время он был мал и тщедушен, а потому по пути к месту казни потерял связь со своими товарищами, его сбили с ног и потоптали. Он упрямо поднялся и побежал вперед, следуя за безумным потоком людей. Когда он добежал до места казни, расстрел уже закончился, вооруженные полицейские убрали оружие и вернулись к военной машине, чтобы уехать. Жун Цютянь не смел приблизиться, только вытянул шею и смотрел на поток людей, идущих обратно, и ничего не увидел. Он сильно огорчался, что опоздал, сожалел, что все произошло так быстро, и даже усомнился в подлинности расстрела: почему он не видел мертвых? Кто-то рядом раздраженно указал на поляну прямо перед ним и сказал ему:

– Они лежат вон там, погоди, когда придешь и ляжешь вместе с ними!

Жун Цютянь распахнул глаза и пригляделся, и, конечно же, обнаружил несколько трупов, лежащих в сорняках. Раз, два, три… Сорняки стремительно скрывали их, подобно тому, как наводнение заливало улицы, затапливая пыль и мусор. Говорят, что расстрелянные люди после смерти превращаются в разных животных: лис, волков, собак, медведей, дикобразов, крыс… Они никогда не вернут себе человеческий облик. Жун Цютянь пересчитал несколько раз и обнаружил, что одного тела не хватает. Это заставило его задуматься и усомниться, а воображение разыгралось: неужели кто-то ускользнул на полпути? Кто-то рядом заметил, что среди приговоренных была особенно красивая женщина, которой было всего девятнадцать лет и которая казалась похожей на Чжан Чжисинь[48]. Жун Цютянь втайне обрадовался, думая, что выдуманный им «беглец» и есть та красивая женщина. Если она достаточно красива, да еще и молода, она могла получить золотую медаль, дающую иммунитет от смертной казни.

– Было бы здорово, если бы за мгновение до выстрела вдруг налетел тайфун, – сказал Жун Цютянь. – Тайфун унес бы ее прочь, прямо в Америку, чтобы она не испугалась.

Кто-то отругал его:

– Зачем тайфуну уносить ее в Америку? Донес бы до твоей койки, сопля желторотая, и дело с концом – твою ж мать, у тебя еще пестик не отрос, а ты уж целыми днями о бабах думаешь!

Только вернувшись с места казни, Жун Цютянь понял, что его левая икра была растоптана, кость – сломана, и это причиняло мучительную боль. Товарищи, которые шли с ним, не дождались его. Он растерянно оглянулся – кругом были только чужие, и тогда он в одиночестве расплакался на автобусной остановке. Некоторые думали, что он грустит, потому что его родственника расстреляли, а такие не достойны сочувствия, и избегали его, и даже водитель автобуса не хотел пускать его в салон. Поэтому он выглядел особенно одиноким и грустным. Но когда Жун Цютянь вернулся в Даньчжэнь, он тут же ожил, как будто забыл боль от перелома, и восхищенно описывал нам процесс расстрела заключенных. Он сказал, что собственными глазами видел дыру в голове осужденного, проделанную выстрелом из ружья, видел, как кровь брызнула параллельно земле, словно из открытого крана, и она разлетелась так, как вода рассеивается на ветру во время тайфуна. Кровь хлестала три минуты и только после того, как перестала хлестать, они умирали. А были и такие, кто получил дырку в голову и не умирал, они еще могли с трудом встать, оглянуться на вооруженных полицейских, которые стреляли в них, сказать, что это было больно, и попросить не стрелять второй раз. Когда заключенный оглядывался и видел человека, который стрелял в него, он запоминал его лицо, и тогда стрелявшего сменял другой человек, потому что нельзя, чтобы стрелял один и тот же полицейский, в противном случае душа заключенного вернулась бы к нему и просила бы сохранить ему жизнь. Если после трех выстрелов заключенный все еще не умирал, то тогда казнь отменяли, считая, что у