Тем более не может он не оценить последней тирады, произносимой Натаном. А Натан дает клятву погибшему смертью героя отцу. Он обещает, что не посрамит его чести. После клятвы Натан, громко топая, удаляется за кулисы.

А Хаймек, потирая саднящее после щипков Натана бедро, спускается по боковым ступенькам со сцены. Из полумрака кулис появляется кудлатая, как у нестриженой овцы, голова Юрека. От него почему-то всегда веет уютом и пахнет от него, как от теленка. Оба друга садятся на пол.

– Чего бы ты хотел сейчас больше всего? – спрашивает Юрек.

– Больше всего в жизни, – честно отвечает Хаймек, – я хотел бы, чтобы с Натаном что-нибудь случилось. Чтобы он упал и сломал себе ногу. Или… просто умер. Как мои мама и папа.

Юрек покачал головой.

– Умер… Это вряд ли возможно, я думаю, – рассудительно говорит он. – Но организовать так, чтобы ему как следует намяли бока…

– Две порции завтрака, – называет Хаймек свою цену за удовольствие видеть побитого Натана, и его голос выдает тайную его мечту. И тут же ощущает на своей руке теплую руку Юрека.

– Вставай, – говорит Юрек. – Я знаю, как это сделать. Надо обратиться к Ною…

Ной был самым сильным воспитанником детского дома. Обычно он не принимал участия в мероприятиях, проводимых в праздники или в будни. «Все это ерунда», – так, несколько однообразно, отвечал он на все предложения, просьбы или приказы. Театральные постановки, музыка или хоровое пение – это было для других. Человеку нужно есть, человек должен работать. Если не первое и не второе – человек должен лежать в кровати и спать.

Переубедить его в этом не удалось до сих пор никому. Даже пани Ребекке. Хаймеку иногда казалось даже, что пани Ребекка чуть-чуть побаивается Ноя, которого, несмотря на его шестнадцать лет природа наделила такими могучими мышцами и такой силой, какую не часто можно было встретить и во взрослом человеке. О Ное говорили, что он легко может согнуть подкову и пробить своей головой кирпичную стену – и звучало это вполне правдоподобно. Хаймек никогда ничего подобного не видел и вполне был готов поверить и этому и еще большему. Всему. Ной был молчун и почти ни с кем не разговаривал (быть может, из-за легкого заикания), делая исключение только для ребят, проживавших с ним в одной комнате, с которыми он время от времени перебрасывался одним-двумя словами, да еще с одной девочкой из старшей группы по имени Белла. Ребят из средней группы, к которой принадлежал Натан, и, тем более младшей, в которую входил Хаймек, Ной не удостаивал даже взгляда. Это была такая мелюзга, что они не заслуживали никакого внимания. Если стайка таких ребят попадалась ему на пути, он шел прямо на них, как корабль, а они покорно расступались перед ним, опустив головы и стараясь не поднимать глаз.

Когда Юрек буквально втащил Хаймека в комнату старшей группы, где на кровати в позе уставшего после сражения Богатыря, раскинувшись, лежал Ной, у мальчика от испуга едва не отнимались ноги. Он уже ругал себя за всю эту затею и охотно отказался бы от посрамления Натана… но было уже поздно.

Юрек втолкнул его внутрь и сразу же Хаймек поймал внимательный взгляд Ноя, чуть приподнявшего от подушки свою кудрявую голову. Голова приподнялась медленно-медленно, словно нехотя – и этого времен мальчику было достаточно, чтобы оглядеться и придти в себя.Спальня для старших детдомовцев была меньше и красивее той комнаты, в которой спала мелкота. Здесь, изголовьем к стенке, забранные аккуратно заправленными чистыми одеялами стояло всего шестнадцать кроватей – по восемь у каждой стены, в то время, как в спальне младшей группы их было в два раза больше, не говоря уже о том, что на некоторых кроватях малышам приходилось спать по двое.

При виде Ноя Хаймек тихонечко шепнул Юреку:

– Он здесь…

– Это хорошо, – неуверенно ответил Юрек.

– Если он разозлится, он нас просто убьет…

Юрек только вздохнул. Отступать было поздно.

– Эй вы, козявки… – раздался с кровати полусонный голос силача. – Вы ошиблись дверью. А ну, чешите обратно.

Юрек, держа Хаймека за руку, обреченно продолжал двигаться к противоположному от двери углу спальни. Хаймек брел следом. Не доходя двух кроватей до берлоги Ноя, Юрек спросил:

– Ной… ты хочешь поесть?

Изумленный таким дурацким вопросом, Ной приподнялся на локтях и воззрился на Юрека своим здоровым глазом, в то время, как другой, сильно косивший, глядел куда-то совсем в другую сторону.

– Что ты сказал? – прорычал он.

Юрек запустил руку глубоко в пещеру своих штанов и, вытащив большой ломоть хлеба, протянул его Ною.

– Ты получишь еще четыре таких куска, если поможешь нам… в одном деле.

Ной был краток:

– Что за дело?

– Ты должен всыпать Натану. Он гад.

Ной, не торопясь, спустил на пол босые ступни, посмотрел сначала на одну ладонь, потом на другую, расчесал пальцами кудри, а потом поднял на двух мальчишек свои смотрящие в разные стороны глаза. Они предложили ему работу. А за выполнение работы предлагали расплатиться едой. Все было правильно.

– Сделаю, – сказал Ной, и честно получил задаток. А Юрек и Хаймек бегом вернулись в зрительный зал.

Он все еще был полон.

Поскольку Хаймек стоял, взгляд его, скользнув поверх стриженных голов детдомовцев, сразу уперся в стену затылков, принадлежавших гостям и воспитателям. Казалось, что на эти головы кто-то натянул парики. А может быть и лица этих взрослых людей были прикрыты масками? Коричневые косы пани Сары казались чалмой. Ее квадратные плечи невозможно было не узнать или спутать с чьими-нибудь другими. Изящная головка пани Ребекки тоже узнавалась легко. Хаймек вспомнил, как пани Ребекка учила детдомовцев правилам хорошего тона: «Мальчик всегда должен уступать свое место девочке. Юноша может поцеловать ей руку. Если у вас на тарелке мясное блюдо, нож держим в правой рук, вилку – в левой…»

Излагала пани Ребекка основы достойного поведения в культурном обществе. Хаймек очень любил слушать пани Ребекку на этих уроках. К сожалению, ему не представлялось возможности применить эти, вновь приобретенные знания на практике. Для одного он был еще слишком мал, для второго не было столовых приборов, для третьего – пожалуй, самого важного – отсутствовали мясные блюда. Но как приятно послушать человека, у которого все это когда-то было.

У пани Ребекки это было. Ее муж, актер еврейского театра в Варшаве, был расстрелян немцами почти что сразу. Детей у пани Ребекки не было, и всю свою нерастраченную любовь она отдала Натану. Со своего места Хаймеку было видно, как движется ее голова в такт словам, произносимым со сцены. На репетициях – и это Хаймек видел собственными глазами, пани Ребекка, не отводя от Натана глаз, повторяла вполголоса все его реплики и монологи. Да и после репетиции долгими часами помогала Натану как можно лучше выучить его роль наизусть, обучая его, сверх того, простейшим правилам поведения на сцене. «Никогда не поворачивайся к публике спиной», – без устали втолковывала она своему любимцу, не замечая, как на красивом лице Натана явно проступает скука.