мимо с настороженным взглядом. Только когда мне уже точно не дотянуться до нее, девочка поворачивается спиной и бежит в сторону кухни.

Я ступаю по лестнице, стараясь не издавать ни звука. Дверь открывается от одного прикосновения, а вот и она – лежит, закутавшись, на бархатном шезлонге, прямо как в старые добрые времена.

Она щурится.

– Да где ты была, маленькая…

– Помните меня?

Ее рука взлетает к горлу. Она задыхается.

– Не бойтесь. – Губы сами складываются в улыбку, будто я была рождена для этой роли. – Я пришла, только чтобы увидеть Гарри и забрать свой сундук.

Она открывает рот. Лицо вспыхнуло, губы посинели. Я стою перед ней достаточно близко, чтобы дотянуться до горла, если захочу.

– Не рады, что я выгляжу так хорошо? – усмехаюсь я.

Она кивает, ее глаза распахнуты от удивления.

– Я никогда не забуду вашей доброты. – Я смотрю на нее с грустной улыбкой. – Но известно ли вам, что этот дьявол Прайс ослушался вас?

Она отрицательно качает головой.

– Он отвез меня не в то идеальное место, которое вы обещали мне по доброте душевной, а в комнату над сараем, через двор от этого дома.

Ее лицо застывает и остается таким какое-то время.

– Он держал меня пленницей там, а затем… вы даже не поверите… затем, когда я сбежала, он отправил меня в лечебницу – в лечебницу для душевнобольных.

Растерянность на лице Имоджен уступает место ужасу, страх перерастает в недоумение. Не нужно смеяться. Нет, смеяться определенно не стоит.

– Где же этот коварный слуга? – Я оглядываюсь, словно ожидая, что он вот-вот выступит из тени.

– Он… – Она кашляет, прочищая горло. – Он исчез.

– Ах вот как! Наверное, испугался, что вы узнаете. – Я встречаюсь с ней взглядом и киваю, она делает то же самое, но резко и преувеличенно. Переживаю я за эту хрупкую шею, искренне переживаю.

– Вот. – Беру ее серебряную фляжку, открываю и нюхаю. Горький, едкий запах настойки опия. – Вот ваше средство для успокоения нервов, – подношу фляжку к ее губам, – ведь этим предательство Прайса не исчерпывается.

Ее руки дрожат, когда она пьет. Глоток, другой, третий, еще и еще. Пейте, дорогая леди, пейте, запейте ваш грех, если сможете. Ее белое горло вздрагивает с каждым глотком. Я могла бы сжать пальцами это горло, если бы пожелала.

Я наклоняюсь к ней, шепчу на ухо:

– И еще кое-что. – Отнимаю флягу и делаю шаг назад. – Он убил вашего мужа.

Поперхнувшись, она садится, откашливается и забрызгивает все вокруг злосчастной жидкостью.

– Быть может, прямо сейчас он расплачивается за свое преступление в Ньюгейте.

Она прикрывает рот ладонью.

– Доктор должен был знать. – Я хмурюсь, подношу палец к губам. – Да, должен был, ведь сыпь…

Вы же помните ту сыпь? Словно крохотные следы от укусов?

Она отрицательно качает головой.

– Видите ли, вашего возлюбленного супруга задушили, пока я гуляла. Его задушил Прайс… или кто-то другой.

В этих широко раскрытых глазах читается один ужас.

– Некоторые подозревают, что и вы сами приложили к этому руку, – продолжаю я. – Они даже считают, что вы замыслили это гнусное преступление.

Она так трясет головой, что мне уже беспокойно, как бы она окончательно не отлетела.

– Я сказала, что это неправда. Нет, сказала я, миссис Бэнвилл питала к супругу чистую и неподдельную любовь. Она была истинно преданна ему и никогда не допустила бы такого злодейства. – Я улыбаюсь. – Уверена, вы не хотите, чтобы я убедила кого-нибудь в обратном.

У нее открывается рот. Такого удовольствия я не испытывала много лет.

Внезапный ужас налетает из ниоткуда, сковывает и скручивает меня изнутри, выбивает дыхание из легких. Я подхожу к окну, чтобы перевести дух.

– Где Гарри? – Я не отвожу взгляд от церкви, от рощи деревьев за ней. – Где он?

Ее губы выделяются на бледном лице ярко-алым пятном.

– Девочка очень похожа на него, – говорю я, – очень, но она не знает его. Как так вышло? – Мне страшно услышать ответ, так страшно, что я дрожу с головы до пят. – Где он?

– Его нет.

– Нет?

На лестнице раздаются шаги, их сопровождает надсадный кашель. Я узнаю этот кашель – чахотка, фтизис.

– Куда он уехал? – Подхожу ближе. – Я напишу ему, расскажу, как умер его отец.

Она садится.

– Не сможешь. – Ах, так ей стало лучше. Снова эти властные нотки в голосе.

– Смогу – и сделаю это.

– О, ради бога! Да не сможешь ты написать ему, потому что он мертв.

Комната начинает кружиться. Я спотыкаюсь, наступаю на собственный подол и с трудом удерживаюсь на ногах. Мертв? Нет. Нет, этого не может быть.

Дверь открывается, и на пороге возникает миссис Прайс с открытым ртом, чайник скользит по подносу, от него валит пар, посуда дребезжит – и все это время… все это время он был мертв. А они дышат, и я дышу, когда он… он…

– Чай остынет, – бросает Имоджен.

Чай. Будто все в порядке, будто Гарри жив. Она уничтожила его, отравила его жизнь и уничтожила мою. И она беспокоится о чае.

Миссис Прайс кашляет без остановки.

Из-за двери выглядывает лицо. Лицо Гарри, но меньше, гораздо меньше – и это все, что от него осталось. Хотя бы какая-то частица его живет и дышит.

– Корделия, – приказывает Имоджен, – иди в свою комнату.

Ребенок исчезает.

Корделия? Гарри возненавидел бы это имя. А девочка даже не знает собственного отца.

Миссис Прайс разливает чай, струйка золотистой жидкости бежит по фарфору, сахар – ложка, две, звон металла о чашку, дзынь-дзынь. И он все еще мертв.

– Как он умер? – спрашиваю я.

Имоджен пожимает плечами:

– Подцепил какую-то заразу на этом проклятом болоте, думаю.

Заразу на болоте? На нашем болоте? Там, где лежит Прайс? Неужели снова виновата я? О нет. Мне этого не вынести, не могу оставаться в этой комнате больше ни минуты.

Я поднимаюсь.

– Неважно себя чувствую, придется злоупотребить вашим гостеприимством этой ночью.

Лишь несколько минут назад печать невыразимого ужаса на лице Имоджен привела бы меня в восторг, но не теперь.

Глаза миссис Прайс как всегда равнодушны и холодны.

– Ты здесь не останешься, милочка.

– Только на ночь, миссис Прайс. – Улыбнуться невозможно. – Утром меня здесь не будет. Уверена, ваша милая госпожа… – оборачиваюсь к Имоджен, – позволит мне задержаться на одну ночь, раз уж я проделала такой долгий путь. – Я встречаюсь взглядом с Имоджен. – Если она, конечно, не хочет, чтобы я написала…

– Нет-нет, – говорит Имоджен. – Ты можешь остаться на ночь, но только на одну.

Миссис Прайс открывает рот, закрывает его и разворачивается на каблуках.

Я тороплюсь за ней.

– Это