не так. Этот запах. Вонь от гниющих костей Прайса. Мы слишком близко к болоту, слишком.

– Вернись! – кричу я, потому что девочка уже бежит к нему. О, я не позволю ей утонуть в болоте, нет, ни за что – ведь она единственное, что осталось от него. – Вернись!

Она бежит ко мне, волосы развеваются по ветру. Если бы Гарри только мог видеть сейчас эти раскрасневшиеся щеки и блестящие глаза… Если бы он видел ее…

Небо темнеет, дождь усиливается, когда мы возвращается в дом.

Миссис Прайс носится по двору, как квохчущая курица. Завидев нас, она замирает с вытаращенными глазами.

– Где ты была? – Она хватает девочку за руку и притягивает к себе.

– Мы гуляли, – отвечаю я. – Она в полной безопасности.

– Не приближайся к ней. – Она заходится кашлем.

Я подхожу ближе и говорю ей на ухо:

– Ваш кашель опасен для ребенка, миссис Прайс, а я – нет.

– Да это просто кашель.

Она знает, что это не так. Я вижу это в ее глазах. И все же она уводит ребенка.

Но уже в полдень я снова вижу ее. Миссис Прайс с такой силой ставит мою миску на стол, что жижа переливается через край. Она растекается, как кровь, блестит на столе прежде, чем впитаться в дерево. Она забирает поднос из комнаты. Возможно, теперь она ест вместе с Имоджен в гостиной. Тем лучше. Все равно мне не нравится гостиная, а компания Имоджен и миссис Прайс нравится еще меньше.

Я поднимаю ложку. Коричневая жидкость поблескивает, на поверхности плавает суп. Суп из бычьих хвостов. Заставляю себя поднести ложку ко рту и проглотить.

Девочка морщит нос.

– Тебе не нравится?

– Не очень.

Она смеется.

Есть это невозможно. Снова и снова я поднимаю ложку и опускаю в миску, так и не отхлебнув.

– Боюсь, я простудилась, – вздыхаю я.

– Можно я и твойную тогда съем? – спрашивает девочка.

– Не «твойную», а «твою». И да, можешь, только если скажешь «пожалуйста».

– Пожалуйста?

Я пододвигаю к ней свою миску. Какая же она худенькая, кожа да кости. Они совсем не заботятся о ней.

Они совсем не заботятся о том единственном, что осталось от него.

– Придется нам откормить тебя, – улыбаюсь я. – Как гуся к Рождеству.

Ее смех – самое прекрасное, что я когда-либо слышала, словно ангельская песнь.

В дверях возникает миссис Прайс, вся раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

– С хозяйкой неладно.

– Что такое?

– Рвет ее, – говорит миссис Прайс. – Везде – и на покрывало тоже.

Я бросаю взгляд на лицо девочки и угадываю в нем страх. Мне становится стыдно, что я стала его причиной.

– Не бойся, малышка, – успокаиваю ее я. – Уверена, это легкое недомогание.

Само собой, так и есть. Ягоды плюща не убьют ее. Тем не менее убирать эту грязь – занятие тошнотворное. Миссис Прайс с этим точно не справится, так что придется мне заняться этим. Больше я не прибегну к плющу.

Миссис Прайс наклоняется за чистым одеялом, и тут же ее охватывает очередной приступ кашля.

– Ваш доктор не прописывал вам ничего от этого кашля, миссис Прайс?

– Ни сном ни духом об этом докторе с прошлой осени, – ворчит миссис Прайс. – Он пришел тогда с криками, обвинял хозяйку в… – Она обрывает себя. – С тех пор и не возвращался. А хозяйка уж так расстроилась. Было такое потрясение для нее, для бедной госпожи.

– Могу представить. Действительно бедная госпожа.

Нужно убедиться, что я не ошибаюсь. В конце концов, многие мужчины носят усы и у многих проступает лысина на макушке – у многих, очень многих мужчин.

– Не припомните имя этого доктора, миссис Прайс?

– Уомаком его звали. Доктор Уомак.

Так значит, я не выдумала собственное прошлое. Я оклеветала невиновного человека. Как раз напротив. Мои воспоминания реальны, и это он, Уомак, лжец и сумасшедший.

– Возможно, если я напишу ему, – говорю я, – и расскажу о вашей болезни, он успокоится. Мы с доктором Уомаком теперь друзья.

Приди, коварный доктор-убийца, я буду ждать тебя.

– Хозяйка и на порог его не пустит. Так и сказала, когда он уехал. Уж в таких страшных грехах обвинял он ее.

Она качает головой и содрогается.

О, в свое время он окажется здесь, а я буду ждать его – как паук в паутине.

Глава 38

Этой ночью я снова жду, что мне приснится Гарри, будто он вернулся с болота и стоит на фоне окна, а его кожа блестит в лунном свете. Ни один кошмар еще не был таким желанным, но он не приходит. Я погружаюсь в сон, но спустя несколько мгновений просыпаюсь от криков. Они доносятся снаружи, с болота. Кто-то кричит, кричит так, будто сердце сейчас разорвется.

Мурашки бегут по коже. Это мое безумие, и не более того – просто безумие. Я накрываюсь одеялом с головой и напеваю «Дейзи Бэлл», но крики эхом отдаются в голове. Я отбрасываю одеяло, стараюсь не дышать и прислушиваюсь. Сердце замирает. Это Гарри? Это он кричит в ночной мгле?

Я вскакиваю с кровати, бросаюсь к двери, сбегаю по ступеням и оказываюсь на улице. На небе полная луна, а в мире угасли все краски, кроме серой, черной и серебристой. На бегу мое дыхание растворяется в тумане. Прохладный ветер пронизывает тонкую ткань сорочки, когда я перебегаю дорогу. Нужно было надеть хотя бы пальто или туфли.

Все стихло. Я останавливаюсь. Наверное, крики доносились из дома, или я просто выдумала их. Ведь мне уже говорили, что я многое выдумываю, да?

Оглядываюсь на дом. Нужно возвращаться. Теперь я здорова, я поправилась, и пора уже перестать слышать несуществующие звуки. Но там, на холодном кладбище, – Гарри, совсем один. Как же мне оставить его там?

Трава стала мокрой от росы, я чувствую ее холод, когда ступаю по ней босиком. Ночная сорочка впитывает влагу, когда я бегу, и липнет к ногам, заставляя меня замедлить шаг. Земля на могиле Гарри движется и оседает в лунном свете. Я иду к нему, чувствую, как он ворочается, шевелится под этой черной землей.

Как ему должно быть холодно там, в этой сырой и темной земле, как одиноко. Я ложусь на его могилу и говорю с ним о прошлом. Я рассказываю, как любила и все еще люблю его, – все эти слова я должна была сказать ему давным-давно.

Когда я смыкаю глаза, первый дрозд уже заводит свою трель.

Рука ложится на мое плечо.

Я сажусь, моргаю на бледный утренний свет.

Рядом со мной стоит девочка.