class="p1">– Я думала, ты мертвая. – Ее глаза кажутся огромными на маленьком личике.

– Все в порядке. – Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю грязь с ночной сорочки, но от всех моих усилий она выглядит только хуже. Босые ноги вымазаны в грязи, а пальцы посинели. – Все в полном порядке. Просто я заснула.

Она кивает и хмурится. Конечно, она хмурится. Ведь перед ней сумасшедшая в ночной сорочке, да еще и босиком.

– Ты не была в кровати, – говорит она, – а еще пора завтракать.

Она меня искала.

– Как ты догадалась, где меня найти?

Она прикусывает губу.

– Я вчера тебя видала.

– Ты следила за мной?

Она ухмыляется. О, как же она похожа на своего отца. Он тоже следил за мной. Как бы мне хотелось, чтобы он и сейчас следил за мной.

– Ты не пугаешься тут? – Она внимательно смотрит на меня.

– Конечно нет.

Ее глаза расширяются.

– А мама говорит, что зло тут похоронено, призраки бегают в темноте и утаскивают детей на верную погибель.

Она ждет, ждет, чтобы я сказала что-нибудь.

– Тебе самой страшно? – спрашиваю я.

– Нет! – Она смеется. – Я думала тебя напугать.

– Меня ничто не пугает.

И все же здесь водятся призраки, в этом нет никаких сомнений. Мурашки бегут по спине. От девочки это не укрывается. Она прищуривается.

– Значит, ты никогда не боишься?

– Нет, – отвечаю я.

– Я тоже.

Трава клонится под тяжестью серебристой росы, когда мы возвращаемся вместе.

– Почему ты ушла? – интересуется девочка.

– Ушла? – От холода у меня путаются мысли, земля будто уходит из-под ног.

– Ты сказала, что тебя долго не было.

– Ах, это. – Деревья мерцают. Весь мир мерцает. – Я была больна, очень больна.

– Ты не была сумасшедшей?

– Нет.

Какое-то время она молчит.

– А теперь? Теперь тебе хорошо?

– Да, – отвечаю я. – Теперь мне гораздо лучше.

От холода, призраков, воспоминаний мне не по себе. Земля качается под ногами, ускользает от меня. Он умер. Как я могу жить? Как? Голова болит. Я не ела, вот и все. Я немного поем, и все снова будет хорошо, за исключением того, что он все еще будет мертв, как и все, кого я когда-либо любила. И завтра снова он останется мертв, и на следующий день, и потом – и так будет всегда.

Ладонь девочки ложится в мою.

– Я рада, что ты пришла, – признается она. – Мама и миссис Прайс всегда усталые.

Она смотрит на меня его глазами. Значит, Гарри все же не умер, не совсем. Он живет в ней.

Имоджен гораздо хуже, чем я предполагала. Возможно, опий вступил в реакцию с ягодами плюща. Нужно попробовать другие травы. В конце концов, их так много, и все они ждут своего часа на полках.

Лаборатория в точности такая же, какой я ее оставила, разве что слой пыли за пять лет скопился нешуточный. Заглядывает ли сюда призрак мистера Бэнвилла? Возможно. Я принимаюсь за уборку, наводя лоск на все поверхности, и все время мне кажется, что если я быстро повернусь, то застану его за собственным столом. Тогда я увижу его дрожащие руки и страх в глазах. Слезы приходят неожиданно. Видимо, это место сделало меня мягче. Неважно. Никто не увидит моей слабости, кроме призрака мистера Бэнвилла.

Теперь все поверхности чистые, кроме полки с желтыми банками. Столько времени прошло – должна же я быть в состоянии выдержать эти взгляды. Их умоляющие глаза просят меня о свободе, но я не могу дать ее им, не смею. Нужно избавиться от них, или я построю стену, чтобы запереть их в ловушке навечно. Даже тогда мне не укрыться от их неистовой мольбы. Их отчаяние не заглушат ни кирпичи, ни цемент.

А вот все зелья, которые я делала для мистера Бэнвилла, – все, кроме предательского ландыша. С ним теперь покончено. Не нужно думать об этом. И не оно убило его. Так сказал Диамант, а ему виднее.

То, что я ищу, спрятано за рядами пузырьков на полке. Дигиталис – наперстянка.

– Что ты делаешь? – Ребенок стоит у двери в точности как я столько лет назад.

– Входи. – Прячу пузырек в рукав. – Здесь нечего бояться.

Разве что – душ, запертых в банках твоим дедушкой.

Она бродит по комнате, заглядывает в шкафы, задает вопросы. Подходит к полке с желтыми банками.

– Если хочешь, – произношу я как можно более веселым тоном, чтобы отвлечь ее, – я могу научить тебя, как обращаться с растениями, рассказать тебе о науке. Хочешь?

Она хмурится.

– Наверное.

– Ты ведь наследница, понимаешь? Все это… – Я делаю широкий жест. – Этот дом, владения, все это будет твоим, так что тебе нужно учиться и оттачивать ум.

Ее глаза темнеют и блестят.

– Мне придется уехать?

– Нет, – разубеждаю я ее. – Если ты не захочешь, то нет, и уж точно не раньше, чем ты повзрослеешь.

В ее улыбке сквозит неуверенность, но девочка все же подходит.

– Это микроскоп. – Я придвигаю его к ней. – Если я научу тебя им пользоваться, то ты сможешь разглядеть самые крошечные клетки.

Она кивает.

Я приподнимаю ее, чтобы она могла заглянуть в окуляр.

– Ты умница, – шепчу я ей в макушку. – Ты такая же умная, как любой мужчина, – в точности такая же. Не забывай об этом.

Миссис Прайс ждет нас на кухне.

– И где вы были на этот раз?

– Учились науке, – говорит девочка, вскидывая голову.

– Садись и пей свое молоко. – Миссис Прайс поворачивается ко мне и говорит, понизив тон: – Ты должна уехать сегодня же.

– Когда Имоджен так плоха, а вы измучены кашлем? – Я смотрю на нее с недоумением. – Думаю, что задержусь еще на день-другой, миссис Прайс.

Она уже готова мне возразить, как от нового приступа кашля у нее перехватывает дыхание. Я принимаю решение не ждать, когда к ней снова вернется дар речи, и быстро пересекаю прихожую, чтобы подняться в комнату Имоджен. Дверь беззвучно открывается. Она спит, голова откинута, челюсть отвисла. Любил бы Гарри ее такой? Сверкали бы его глаза неутолимым голодом, взгляни он на ее шею сейчас?

Наливаю немного настойки наперстянки в ее фляжку, затем подхожу к окну и смотрю на серый пустой двор.

– Помните, как мы стояли тогда у этого окна? – говорю я. – Мы с вами – в тот день? В тот проклятый день? – Шезлонг скрипит, когда она шевелится. – Каким обаятельным он был. Каким красивым. – Я вижу его внизу полным жизни. – Вы обещали помочь мне. Помните?

Она стонет, закатывает глаза. Думает, что это все ерунда, пустяки, что все в прошлом. О нет, как бы не так.

– Он не