Около 18.30 Наполеон III прислал офицера с просьбой о переговорах о капитуляции. Вильгельм I согласился начать переговоры и назначил ответственным Мольтке, к которому присоединился Бисмарк. Новый французский командующий дивизионный генерал Эммануэль Феликс де Вимпфен пытался торговаться, но шеф прусского Генерального штаба был неумолим: он знал, что положение противника безнадежно. Позиция Бисмарка была более гибкой, поскольку канцлер принимал во внимание политические соображения. Но готовы ли французы прямо сейчас начать мирные переговоры? Наполеон III, лично прибывший на прусские позиции, ответил отрицательно: сдавшись в плен, он не вправе говорить от имени Франции. После этого Бисмарк в значительной степени утратил интерес к происходящему и не стал мешать военным ставить те условия, которые они считали нужными. Единственное, о чем он позаботился чтобы император не встретился с Вильгельмом I до подписания капитуляции.

На следующий день окруженные французы капитулировали. Наполеон III отправился в почетный плен. Казалось, теперь война завершена и можно приступить к мирным переговорам — решение, которое вполне устроило бы Бисмарка. Однако все вышло иначе. 4 сентября в Париже произошла революция, покончившая с властью Бонапарта. Власть взяло «правительство национальной обороны» во главе с военным губернатором Парижа дивизионным генералом Луи Жюлем Трошю. Оно было готово заключить мир, но без всяких аннексий и контрибуций: уже 6 сентября новый министр иностранных дел Жюль Фавр официально заявил, что его страна «не уступит ни дюйма своей земли и ни одного камня своих крепостей»[497]. Это заявление фактически закрывало путь к скорому миру.

Кампания продолжалась. В середине сентября германские войска подошли к Парижу. Французская столица представляла собой один из мощнейших укрепрайонов Европы, внешнюю линию обороны которого составляли прекрасно укрепленные и снабженные многочисленной артиллерией форты. Тем временем на неоккупированных территориях страны начали в спешном порядке формироваться корпуса новой, республиканской армии. Немцы оказались в сложной ситуации: их основные силы были разделены между Мецем и Парижем, осада которых пока не приносила результатов. Значительные контингенты необходимо было выделить для охраны пленных и наведения порядка в собственном тылу. Уверенность в том, что победа уже достигнута, таяла с каждой неделей.

Тем временем 19 сентября немецкая Главная квартира прибыла в Ферьер и разместилась во дворце знаменитого банкира барона Ротшильда. «Мы живем здесь, как в самые мирные времена», — писал один из участников тех событий[498]. В начале октября немецкое командование прибыло в Версаль. Огромный королевский дворец был превращен в лазарет. Бисмарк со своими сотрудниками занял виллу, принадлежавшую текстильному фабриканту. Комната, в которой он жил и работал, была все время жарко натоплена. Вставал Бисмарк обычно поздно, далеко за полдень, и садился за работу. В шесть часов вечера все сотрудники собирались на совместную трапезу; канцлер, как всегда, отличался отменным аппетитом и постоянно жаловался на скудный рацион. Поздним вечером Койделл частенько играл ему на пианино. Ночью Бисмарк иногда гулял по прилегавшему к вилле небольшому саду; дневные прогулки верхом по Версальскому парку были весьма редким развлечением.

Перед союзным канцлером в осенние месяцы стояло три основных задачи. Первая заключалась в том, чтобы добиться скорейшего заключения мира с Францией на выгодных условиях; затягивание войны не только умножало потери, но и создавало множество дополнительных рисков. Вторая — не допустить вмешательства в конфликт других держав. И, наконец, третья задача — присоединение южногерманских государств к Северогерманскому союзу. Все три были тесно связаны друг с другом.

Основной помехой на пути скорейшего заключения мира было желание германского руководства получить от Франции ее северо-восточные провинции — Эльзас и Лотарингию. Когда-то они входили в состав Священной Римской империи германской нации, однако в XVII–XVIII веках стали владениями французских королей. В XIX веке в рядах немецкого национального движения приобрел популярность лозунг возвращения утраченных земель, и начало войны с Францией, казалось, открывало такую возможность. По словам Морица Буша, уже в августе было широко распространено представление о неизбежном присоединении Эльзаса; раздавались даже призывы аннексировать французскую территорию вплоть до Марны[499]. На приобретении провинций настаивали и военные, полагавшие, что тем самым удастся создать естественный оборонительный барьер против новой французской агрессии, которую они считали практически неизбежной.

Вопрос об отношении к аннексии самого Бисмарка более сложен. В первые недели войны он избегал определенных высказываний на эту тему. Очевидно, сама по себе аннексия не являлась для него задачей первого порядка. Однако уже в начале сентября он согласился с ее необходимостью. 13 сентября аннексия была официально названа одним из условий заключения мира[500]. Судя по всему, Бисмарк учитывал пожелания немецких националистов и в еще большей степени — военных. Кроме того, аннексия могла оказаться для него полезной в контексте процесса объединения Германии. Глава гессенского правительства барон Рейнгард фон Дальвиг[501], противник прусской гегемонии и Бисмарка, писал в своем дневнике: «Если Пруссия одержит решительную победу и возьмет Эльзас и Лотарингию, ни сам король Вильгельм, ни мы не сможем избежать провозглашения его императором»[502].

Впоследствии редкий историк избежал соблазна бросить камень в «железного канцлера», упрекая его в том, что он не воспротивился требованиям аннексии французских провинций и тем самым превратил Францию в долговременного противника своей страны. Но для того, чтобы сделать подобный упрек, придется, во-первых, допустить, что Бисмарк был абсолютным властителем, который мог диктовать свою волю всем и каждому. Во-вторых, следует наделить его даром предвидения, который открыл бы ему ход дальнейших событий. В ситуации 1870 года ни то, что аннексия сделает невозможной нормализацию отношений с Францией, ни нормализация в случае отказа от аннексии не казались чем-то само собой разумеющимся. «Нам не простили Садову и не простят наших нынешних побед, как бы великодушно мы ни повели себя при заключении мира», — заявлял Бисмарк[503]. Ключевую роль для него, вероятно, играли соображения военной безопасности.

Любопытно, что канцлер выступал против присоединения той части Лотарингии, где большинство местных жителей говорили на французском языке. Однако генералы требовали приобретения важной крепости Мец с окрестностями. Уже после заключения перемирия в начале 1871 года Бисмарк писал жене: «Мы достигли большего, чем я считаю нужным исходя из моих личных политических расчетов»[504]. А еще позже, в 1879 году, он называл приобретение Меца тяжелейшей политической ошибкой, в которой повинны император и генералы[505].

Но все это было потом, а пока заключение мира отодвигалось в неопределенное будущее. В конце сентября Бисмарк впервые встретился с французским министром иностранных дел Жюлем Фавром, который заявил о готовности заключить мир, но отказался даже обсуждать уступку французской территории.