какого-либо другого способа, тем более трудно, что ни самые передовые ученые-логики, ни математики не предлагают ничего, что могло бы заменить это механистическое мышление. И повторяю, что это, очевидно, невозможно без соответствующих языковых средств. Механистический способ мышления, пожалуй, больше всего подходит для повседневного употребления того всякого человека, который пользуется индоевропейскими языками, опираясь на учение Аристотеля и его средневековых и современных последователей.

Как я уже говорил в работе «Наука и лингвистика», легкость, с которой мы пользуемся речью, и тот факт, что мы бессознательно усваиваем речь в раннем детстве, позволяют нам считать речь и мысль прямолинейными и предельно ясными процессами. Мы, естественно, предполагаем, что они воплощают в себе само собой разумеющиеся законы мышления, одинаковые для всех людей. Нам известны ответы на любые вопросы! Но при серьезном изучении эти ответы оказываются весьма туманными. Мы пользуемся речью, чтобы достичь взаимопонимания в восприятии предметов: я говорю: Please, shut the door (пожалуйста, закройте дверь), – и мой собеседник и я соглашаемся, что слово the door (дверь) обозначает определенную часть окружающего нас мира и что я хочу, чтобы было произведено определенное действие. Наши объяснения того, как мы достигли такого взаимопонимания, хотя удовлетворят нас в повседневном общении, все же будут представлять собой не что иное, как подобного же рода соглашения (формулировки) о данном предмете (двери и т. п.), все более и более усложненные утверждениями об общественной и индивидуальной необходимости общения. В этом нет никаких законов мышления. Однако структурные закономерности наших предложений заставляют нас чувствовать, что именно законы лежат в их основе. Очевидно, объяснения взаимопонимания в таких случаях, как And so I ups and says to him, says I; see here, why don’t you..![85] отклоняются от истинного процесса, при помощи которого he и I общаются. Точно так же психологически-социальные объяснения общественных и внутренних потребностей, заставляющих людей общаться друг с другом, могут представлять собой научную версию того же объяснения и, хотя имеют некоторый интерес, все же могут пока игнорироваться. Такого же рода уклонения мы наблюдаем, когда от предложения в речи, минуя физиологию и стимулы, переходят сразу к социальным факторам.

Вопрос, почему люди понимают друг друга, вероятно, долго еще останется без ответа; но на вопрос, как они понимают друг друга, т. е. на вопрос о том, какова логика этого понимания – его основные нормы и закономерности, – можно получить ответ. Это осуществляется благодаря грамматической структуре нашего родного языка, которая включает в себя не только способы построения предложений, но и систему анализа окружающего мира, разделяющую поток ощущений на ряд предметов и сущностей, о которых мы составляем предложения. Этот факт важен для науки, так как он означает, что наука может иметь рациональную, логическую основу, хотя, возможно, это будет некая релятивистская основа, а не естественная логика всякого человека. Несмотря на то что эта основа может различаться в разных языках и может возникать необходимость точного определения размеров и границ этого различия, она, однако, лежит в основе логики, познающей законы. Наука не склонна считать процессы мышления и рассуждения процессами, зависящими только от социальных условий и внутренних побуждений.

Больше того, огромная важность языка не может, по моему мнению, не означать, что кое-какие из его законов влияют на природу и на то, что обычно называется mind (дух, разум). Мои собственные наблюдения дают мне право утверждать, что язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возникнет любое общение, происходящее при помощи системы символов или сигналов, и которые способны моментально создать такое общение (хотя оно и не будет истинным соглашением) без помощи языка или системы символов. Я употребляю здесь слово «внешний» (superficial) в том же смысле, в каком все химические реакции могут быть названы внешними по отношению к внутриатомным, или электронным, процессам. Однако никто не сделает из этого вывода, что химия не важна; в самом деле, суть этого высказывания в том, что наиболее внешнее может быть в действительности наиболее важным.

Вполне возможно, что понятия «Язык» с большой буквы вообще не существует! Утверждение, что «мышление является материалом языка», – это неверное обобщение более правильной идеи о том, что «мышление является материалом различных языков». Именно эти различные языки суть реальные явления и могут быть обобщены не таким универсальным понятием, как language (язык), но sublinguistic (подъязыковым) или superlinguistic (сверхязыковым) понятием, хотя и отличным от понятия «язык», однако имеющим с ним и некоторые черты сходства, т. е. тем понятием, которое мы называем сейчас mental (интеллект). Подобное обобщение не только не уменьшает, но даже увеличивает значение сравнительного изучения языков в целях познания истины в этой области.

Ботаники и зоологи, для того чтобы понять мир живых существ, вынуждены описывать разновидности, обитающие во всех частях света; даже вымершие виды подверглись изучению, без которого мы не овладели бы исторической перспективой в данной области. Ученые столкнулись также и с необходимостью сравнить и противопоставить друг другу эти разновидности, разделить их на семьи и классы, изучить различные стадии их развития, морфологию и таксономию. В науке о языке все то же самое.

Новые методы изучения языка и мышления – вот та далекая цель, к которой направлены усилия ученых в этой области. Большие успехи достигнуты по части деления всех языков мира на генетические семьи, каждая из которых восходит к одному праязыку, и в изучении их исторического развития. Результаты исследований были объединены под общим названием «сравнительное языкознание». Еще большее значение для будущего развития мысли имеет та отрасль лингвистики, которая может быть названа «противопоставительное языкознание» (contrastive linguistics). Это последнее занимается изучением наиболее важных различий в языках – в грамматике, логике и общем анализе ощущений.

Как я уже писал в статье «Наука и лингвистика», сегментация явлений природы – это одна из сторон грамматики, хотя до сих пор она мало изучалась грамматистами. Мы делим на отрезки и осмысляем непрерывный поток явлений именно так, а не иначе в большой степени благодаря тому, что посредством нашего родного языка мы становимся участниками определенного соглашения, а не потому, что эти явления классифицируются и осмысляются всеми одинаково. Языки различаются не только тем, как они строят предложения, но и тем, как они делят окружающий мир на элементы, которые являются материалом для построения предложений. Эти элементы представляют собой единицы словаря. Word (cлово) – не очень удачное слово для их обозначения; lexeme (лексема) и term (терм) кажутся мне более удачными обозначениями. Этими более или менее ясными определениями мы обеспечиваем