в повелительном наклонении) должно состоять из существительного и следующего за ним глагола; это требование отражает философское и в то же время наивное представление о некоем деятеле, который производит действие. Все могло бы быть иначе, если бы в английском языке существовали сотни и тысячи глаголов, подобных hold (держать), обозначающих положение. Но большинство наших глаголов отражает тот тип деления явлений окружающего мира на изолированные участки, которые мы называем actions (действиями), т. е. движением предметов.

Следуя основному правилу, мы привносим действие в каждое предложение, даже в I hold it (я держу это). Минутное размышление убеждает нас, что hold – это совсем не действие, а относительное положение в пространстве. Однако мы воспринимаем его мысленно и даже зрительно как действие, потому что язык формулирует это выражение так же, как он формулирует и многие другие, более распространенные предложения, например I strike it (я ударяю по чему-либо), которые имеют дело с реальными действиями и изменениями.

Мы постоянно привносим в окружающий мир вымышленные сущности, совершающие действия просто потому, что в наших языках глаголам должны предшествовать существительные. Мы должны сказать It flashed (сверкнуло) или A light flashed (огонь [или свет] сверкнул), придумывая деятеля it или light, чтобы изобразить то, что мы называем действием to flash (сверкнуть). Однако сверкание и свет – это одно и то же! В языке хопи то же событие изображается одним глаголом rehpi: flash (occurred). Здесь нет деления на субъект и предикат, нет даже суффикса, подобного латинскому – t в слове tona-t (громыхает).

Хопи часто употребляют глаголы без субъектов; это предоставляет им возможности, которые вряд ли могут быть развиты в других языках, в частности, в использовании оригинальной системы логики, позволяющей понять некоторые стороны Вселенной. Несомненно, современная наука, находящаяся в основном под влиянием западных индоевропейских языков, часто, как и все мы, видит действия и силы там, где вернее было бы видеть состояния. С другой стороны, state (состояние) – существительное, и как таковое оно пользуется всеми традиционными преимуществами класса предметов или вещей; поэтому наука широко оперирует понятием состояния, если только оно воплощено в существительном. Возможно, вместо states (состояний) атома или делящейся клетки было бы лучше пользоваться термином, более близким глаголу, но не содержащим в скрытом состоянии таких понятий, как деятель и действие.

Я весьма сочувствую тем, кто говорит Put it into plain, simple English (скажите это по-английски простыми словами), особенно когда они протестуют против пустого формализма огромного количества псевдоученых слов, осложняющих нашу речь. Но ограничить мышление рамками английского языка, да еще рамками, в которых сосредоточена высшая простота английского языка, – это значит потерять силу мысли, которая, будучи однажды утерянной, никогда не сможет быть восстановлена. Именно the plainest (самый простой) английский содержит наибольшее число бессознательных гипотез, относящихся к бытию. Именно в этом неудача схем, подобных Basic English, в которых препарированный британский вариант английского языка, где скрытые предпосылки действуют еще сильнее, преподносится ничего не подозревающему миру как квинтэссенция чистого Разума. Мы пользуемся даже этим «простым» (plain) английским с большей эффективностью, если рассматриваем его с удобной позиции многоязычного сознания. По этой причине, по-видимому, можно утверждать, что те, кто представляет себе человечество будущего говорящим на одном языке, будь то английский, немецкий или русский, глубоко заблуждаются, принимая за идеал то, что способно принести огромный вред развитию человеческого мышления. Западная культура при помощи языка произвела предварительный анализ реального мира и считает этот анализ окончательным, решительно отказываясь от всяких корректив. Единственный путь к исправлению ошибок этого анализа лежит через все те другие языки, которые в течение целых эпох самостоятельного развития пришли к различным, но одинаково логичным, предварительным выводам.

В очень ценной работе «Современная логика и задачи естественных наук» Гарольд H. Ли говорит: «Те науки, достижения которых основаны на количественных измерениях, развивались наиболее успешно, потому что мы знаем очень мало о порядковых системах, за исключением тех, которые представлены в математике. Однако мы можем с уверенностью сказать, что существуют и другие системы, так как развитие логики за последние полвека ясно доказывает это. Мы можем ожидать, что существующие в настоящее время науки будут развиваться в иных направлениях, если логика предоставит нам достаточные знания о других типах порядковых систем. Мы можем также предполагать, что многие спорные вопросы, которые не являются сейчас в полном смысле научными, станут таковыми, когда новые порядковые системы сделаются доступными нашему знанию» [86].

Ко всему сказанному можно добавить, что широкое поле деятельности для овладения новыми порядковыми системами, близкими, хотя и не идентичными, современным математическим системам, открывается в области более глубокого изучения языков, отдаленных по своей структуре от нашего родного языка.

Язык, сознание и действительность[87]

Печатается с разрешения Теософского общества по изданию: Theosophist (Madras, India), январский и апрельский номера, 1942 г.

I

Невооруженным глазом заметно, что в наши дни наука, эта Великая Разоблачительница современной западной культуры, сама того не желая, достигла своих пределов. Теперь ей предстоит либо объявить о своей смерти, сомкнуть ряды и прямиком отправиться в область нарастающей неизвестности, наполненной вещами, вызывающими шок у доселе барахтающегося в тенетах культуры сознания, либо, в противном случае, как образно выразился Клод Хоутон, влачить жалкое существование плагиатора собственного прошлого. Граница, в принципе, уже давно была распознана, и ей было дано имя, которое дошло до наших дней, окутанное густым облаком мифа. Имя ему – Вавилон. Ибо многовековые героические усилия науки оставаться в строгих рамках факта как такового в итоге привели ее в сети непредвиденных реалий лингвистического характера. Эти реалии древняя классическая наука никогда не признавала, не понимала и не воспринимала за таковые. В отместку они прокрались в дом через черный ход и были признаны как субституты самого Разума. Понятие «научное мышление» – типичный продукт индоевропейского языкового сознания, в недрах которого развились не только разного рода диалектики, но и различные диалекты. Эти диалекты в настоящее время понятны лишь их носителям. Термин «пространство», например, не означает и не может означать одно и то же для психолога и для физика. Даже если психолог, трижды перекрестившись, твердо решит употреблять термин «пространство» в том же значении, что и физик, и только в нем, не иначе, то ничего у него получится. Не может же англичанин, говоря по-английски, употреблять слово «сантимент» в его французском значении, хотя le sentiment французы пишут точно так же.

И в данном случае перед нами не одно из тех многочисленных, но незначительных языковых противоречий, которые с легкостью щелкает даже средней руки