переводчик. Это орешек куда более твердый. Каждый язык, как общенародный, так и узкопрофессиональный, выражает некое мировоззрение, оппозиционное общепризнанным догмам и изощренно им противостоящее. Сказанное наиболее наглядно проявляется в том случае, когда язык не рассматривают в качестве феномена планетарного характера, но принимают как данность, а его местный идиолект, используемый отдельным мыслителем, объявляется глобальной общностью. Это не только искусственным образом отделяет одну отрасль науки от другой, это к тому же сдерживает научный дух в целом, мешая ему сделать следующий важнейший шаг в своем развитии – шаг, который повлечет за собой появление новых неведомых доселе воззрений и ознаменует полный и окончательный разрыв с традицией. Ибо определенные языковые клише, закрепленные в научных диалектах – а зачастую и укорененные в матрице европейской культуры, из которой вышли все эти науки, и в течение долгого времени воспринимающиеся как собственно мышление per se, – уже заношены до дыр. Даже наука осознает, что они некоторым образом не отражают важнейших аспектов действительности, от адекватного отображения которой может зависеть весь дальнейший прогресс в постижении Вселенной.

Таким образом, одна из важнейших грядущих задач, стоящих перед западным знанием, заключается в том, чтобы пересмотреть языковую основу своего мышления и тем самым изменить собственно мышление. Я обращаюсь с этим к теософской аудитории не для того, чтобы поддержать или опровергнуть какую-либо из теософских доктрин. Дело скорее в том, что из всех групп людей, с которыми мне довелось общаться, именно теософы представляются наиболее заинтересованными в восприятии идей – новых идей. И моя задача – объяснить эту идею всем тем, кто (если западная культура переживет нынешний хаос варварства), может быть выдвинут самим ходом вещей на лидирующие позиции в деле переустройства будущего всего человечества.

Эта идея слишком революционна для того, чтобы ее можно было выразить одной ключевой фразой. Я предпочту оставить ее неназванной. Суть заключается в том, что ноуменальный мир – мир гиперпространства, высших измерений – ожидает того, чтобы его открыли для себя все науки, которые он сплотит и объединит, ожидает, чтобы его открыли в самом первом проявлении – в области взаимоотраженных взаимоотношений, невообразимо многообразных и в то же время обнаруживающих ощутимую близость богатой и системной организации языка, в том числе основ родственных ему систем математики и музыки. Идея старше Платона и в то же время столь же нова, как революционные доктрины современных философов. Она содержится в мире prehensive aspects (восприимчивых сущностей) Уайтхеда, в релятивной физике с ее четырехмерным континуумом, в тензорном исчислении Римана – Кристоффеля, которое подытоживает свойства мира в каждый отдельный момент его существования; в то же время одной из наиболее оригинальных и провокационных с точки зрения мышления современных доктрин я считаю Tertium Organum Успенского. Единственная новая мысль, которую я хочу в связи с этим высказать, заключается в выраженном в языке предчувствии неведомого, обширного мира – мира, лишь поверхностью или кожей которого является физический мир, в котором, однако, мы пребываем и которому принадлежим, поскольку математический подход к действительности, применяемый современным знанием, является лишь одним из специальных частных случаев этого отношения к языку.

Такая точка зрения подразумевает, что упомянутые мною свойства являются таковыми в космическом смысле, они формируют целое, подобно гештальтам в психологии. В дальнейшем развитии они объединяются в более глобальные единства. Таким образом, космическая картина имеет последовательный или иерархический характер. Она образуется различными плоскостями или уровнями. Отказываясь признавать последовательный характер картины, частные науки отрезают от мира отдельные куски, причем, возможно, поперек волокон, т. е. наперекор направлению естественных уровней, или же останавливаются, когда, достигнув точки глобальной смены уровней, феномен переходит в качественно иную категорию или выходит за рамки старых методов наблюдения.

Но в лингвистике факты, относящиеся к области языка, вынуждают признать существование различных уровней, каждый из которых определяется набором соответствующих характерных черт. Так, при взгляде на стену, покрытую прихотливым рисунком, мы обнаруживаем, что он служит фоном столь же тонкого, но более броского орнамента, составленного из крошеных цветочков, а вглядевшись в это флористическое пространство, замечаем, что мириады промежутков между растениями, в свою очередь, создают новый узор, образованный разнообразными завитками, группы которых обращаются в буквы; буквы, прочитанные в определенном порядке, образуют слова, распределенные по колонкам слова именуют и классифицируют сущности, а продолжая распознавать все новые и новые взаимоперекрещивающиеся более сложные узоры, мы в конечном итоге понимаем, что эта стена не что иное, как великая книга мудрости!

Самый нижний уровень составляет чисто языковой феномен: физический, акустический феномен распространения звуковых волн; за ним следует физиолого-фонетический уровень сокращения мускулов и органов речи, затем – фонемный уровень, на котором выявляется система гласных и согласных звуков, ударений, интонаций, характеризующих каждый отдельный язык; затем – морфофонетический уровень, на котором фонемы предыдущего уровня объединяются в морфемы (слова и составные части слов, например суффиксы); затем следует морфологический уровень; затем – замысловатый, по большей части бессознательный уровень, который носит бессмысленное название «синтаксис»; далее следуют все более и более усложняющиеся единства, полный набор которых в один прекрасный день может обрушиться на нас, что явится весьма сильным потрясением.

Речь – лучшее, на что способен человек. Именно ею отмечена его роль в процессе эволюции, играя которую он появляется на фоне космоса, чем и выполняет свою функцию. Есть, однако, подозрение, что всевидящие боги прекрасно понимают: строгая организация всех его проявлений в виде иерархии уровней от низшего к высшему, которая, собственно, и приводит к столь ошеломляющему результату, на деле была банальным образом украдена – у Вселенной!

Мысль о глубоком внутреннем родстве природы и языка, совершенно неведомая современному миру, была прекрасно известна многим высочайшим культурам, временные рамки существования которых на земле многократно превышают бытие западноевропейской культуры. В Индии одним из ее аспектов была идея мантры и мантрического искусства. На элементарном культурном уровне мантра есть воплощение примитивной магии, знакомой наиболее грубым культурам. На высоком культурном уровне она приобретает иное, весьма интеллектуальное значение, имеющее отношение к внутренней связи языка и космического миропорядка. На более высоком уровне она обращается в мантру-йогу. Там мантра становится многообразием сплетений осознавания, призванного облегчить внедрение сознания в ноуменальное бытие, вследствие чего она и правит миром. Она может пробудить в организме человека колоссальные силы, которые обычно пребывают в состоянии зачаточном.

Похожим образом математическая формула, которая позволяет физику превратить несколько мотков проволоки, пластинок фольги, диафрагм и других вполне инертных и невинных приспособлений в агрегат, способный передавать музыку на огромные расстояния, возводит сознание физика на вершину, недоступную несведущему человеку, и делает возможным коренное изменение самой сущности, позволяя достичь невиданного