— Один приколите к рубашке, а второй положите на приборную панель. Когда будете уезжать, вернёте мне оба пропуска. — С этими словами он открыл ворота и удалился в своё убежище.

Из раздобытого мной в Интернете жизнеописания доктора Андертона я знал, что ему уже сорок три года, однако благодаря своей круглой детской физиономии и розовой коже он больше походил на юнца, притворяющегося взрослым мужчиной. Даже его усы казались наклеенными для участия в школьной постановке, и я не сомневался, что он отрастил их лишь для того, чтобы выглядеть старше. На нём был летний костюм из лёгкой ткани, а на лице сияла приветливая улыбка.

— Мистер Каллахан! — воскликнул он, с энтузиазмом тряся мою руку. — Рад, что вам удалось нас отыскать.

Я почувствовал, что доктор употребляет какой-то дорогой одеколон.

Он привёл меня в огромную комнату, сумевшую каким-то чудом сохранить изящество и в двадцать первом веке, где её использовали совсем в иных целях. Высокие потолки, широкие окна, тяжёлые дубовые панели. Над головой медленно вращался большой вентилятор. Стену за письменным столом Андертона украшали старинные карты Луизианы. Вдоль других стен стояли очень красивые застеклённые шкафы из дорогих пород дерева.

— Подлинное произведение искусства, — заметил хозяин кабинета, проследив за моим взглядом. — Работа наших пациентов. Надо сказать, что среди них встречаются весьма талантливые люди.

Мы разместились лицом друг к другу в двух чрезвычайно удобных креслах и, потягивая чай со льдом, принялись рассуждать о тяготах работы в этом, как он говорил, «учреждении».

— Мне лично здесь совсем неплохо, — сказал он после того, как мы добрых четверть часа сотрясали воздух пустыми словами. — В административном здании, где я провожу большую часть времени, обстановка вполне приятная, в чём вы сами, как я надеюсь, могли убедиться.

— Удивительно красивое помещение.

— Люди, придя сюда, испытывают приятное изумление, — лучился удовольствием доктор. — Что касается главного здания, то там совсем иная картина. Настоящий гибрид медицинского учреждения и тюрьмы. Наша главная задача — обеспечить безопасность пациентов и персонала, что, как вы понимаете, создаёт не самую комфортную обстановку.

Вместо слова «обстановка» он употребил французское словечко «амбьянс».

— А сама работа? Она вас удовлетворяет?

Доктор печально кивнул и, бросив на меня взгляд, из которого следовало, что он готов быть предельно откровенным (я не мог избавиться от чувства, что вся эта сцена многократно отрепетирована), со вздохом произнёс:

— Не совсем. Большинство наших пациентов можно разделить на две категории. Часть из них находятся здесь на экспертизе, призванной установить, способны ли они предстать перед судом. А остальные пациенты — это те, кто был оправдан по причине невменяемости.

Увидев моё недоумение, он пояснил:

— Объявлены невиновными в силу того, что являются психически больными людьми. Они невиновны, и их доставили сюда не для наказания, а для лечения. И мы действительно их лечим, однако боюсь, что исцеляются немногие.

— Почему?

— Да потому что заболевание у большинства носит хронический характер — как диабет, например. Мы сдерживаем развитие этой болезни с помощью инсулина и диеты, но полностью излечить её не в состоянии. То же самое можно сказать о шизофрении или биполярном психозе. И это делает нашу работу не слишком благодарной.

— Как это?

— Пока пациенты находятся под наблюдением и регулярно принимают необходимые препараты, они не представляют угрозы ни для себя, ни для других. Но когда больных отпускают — а мы в какой-то момент обязаны их выписать, — мы лишаемся возможности наблюдать за ними и за тем, как они принимают лекарства.

— Это своего рода… условное освобождение?

— В некоторых случаях да, поскольку иногда при выписке выдвигаются определённые условия. Например, им строго предписывается проводить амбулаторное лечение. Но это, если можно так выразиться, — пограничная область, отличная от условно-досрочного освобождения в криминальном смысле. Если больные прекращают амбулаторное лечение или перестают принимать лекарство, мы почти не имеем возможности вмешаться.

— Вы сказали, что обязаны их отпустить…

— И в этом отношении мы обладаем весьма слабыми ресурсами, — печально покачал он головой. — Серьёзным ограничением, например, является примитивная нехватка мест. Когда количество пациентов достигает критического числа, мы стремимся перевести часть из них в категорию так называемых привилегированных больных, поскольку не располагаем достаточным числом служащих, чтобы поддерживать для всех более строгий режим.

— Привилегированные больные?

— Да. Так поступают во многих учреждениях подобного рода. Врачи решают: можно ли выписать больного? Способен ли пациент существовать без постоянного контроля? Сможет ли принимать пищу в обществе других людей или его следует держать в своей комнате? Сможет ли самостоятельно принять душ? Кроме того, без системы поощрения мы просто не в силах добиться хорошего поведения пациентов.

— И высшей формой награды является освобождение.

— Абсолютно верно. И мы должны выписывать людей. Такие решения принимают суды, если мы не можем привести убедительные доказательства того, что пациент серьёзно болен и представляет угрозу как для себя, так и для других лиц. Человек может вести себя антиобщественно и готов совершать разного рода безобразия, но, если он не сумасшедший, мы обязаны выдать ему, фигурально выражаясь, автобусный билет. Поскольку он имеет право на личную свободу даже в том случае, если является мерзким сукиным сыном. — Доктор выдержал паузу и закончил: — Смотри процесс «Фоуш против штата Луизиана».

Я послал ему одобрительную улыбку и сделал пометку в записной книжке, размышляя, каким образом перевести беседу на каннибала Чарли, не положив при этом конец разговору. Но Андертон, похоже, вошёл в раж.

— Проблема в том, — доверительно склонился он ко мне, — что наши пациенты, подобно заключённым в тюрьмах, целыми днями строчат заявления в суд. Какой-нибудь ясноглазый адвокат, только-только вышедший из детского возраста, помогает им подавать ходатайства об освобождении на основании того, что нарушаются их конституционные права. Собирается комиссия. Члены комиссии не хотят выпускать парня, прекрасно зная, что этот осел снова попадёт в беду. Но этого недостаточно. Мы можем выступать против освобождения, но суд в своих решениях не базируется на допущениях — пусть даже научных. В большинстве случаев нам предписывают отпустить пациента. У нас нет иного выбора.

И тогда я решился запустить пробный шар:

— Как в том случае, несколько лет назад… Как его там?

— Имя не имеет значения, — рассмеялся Андертон. — Как я уже сказал, подобное происходит каждый день.

— Я имею в виду убийцу двух маленьких мальчиков. Где-то на Западе.