Но тут она заметила Даниеля, державшегося в темном углу прихожей.

Изумленная, она тихонько вскрикнула и произнесла нечто, совершенно Веронике непонятное:

— Ой, когда же вы успели сбрить усы?

Это даже не удивило Лорансона, просто у него опустились руки. В конце концов, куда он попал? Что это за мир, где все всё знают? Вчера в «Нью морнинг» прямо перед его носом вынырнул Жюльен Сергэ со словами: «Привет, Нечаев!» Как будто вчера расстались! А сегодня мать говорила с ним так, будто они и вовсе не расставались. И эта желторотая пигалица — притом, боже милостивый, как хороша! — нахально толкует про его усы, словно они полжизни мозолили ей глаза!

Есть от чего свихнуться, право слово.

Но он сдержался и ответил самым естественным тоном:

— Разумеется, сегодня утром! А где вы меня видели в последний раз при усах?

Она сделала несколько шагов, чтобы закрыть за собой дверь, на улице было холодно.

— Это не я… Это фотоаппарат! Но фотографа вы знаете… Пьер Кенуа, приятель Сергэ… Мы все работаем в «Аксьон».

Затем Фабьена представилась и назвала свое имя.

Почему Жюльен ничего ему не сказал про эти фотоснимки? Это его заинтриговало. И где, черт побери, они умудрились их сделать?

Впрочем, последний вопрос ему задать не пришлось. Фабьена его опередила:

— Пьер сделал их вчера в баре «Атенея»… Совершенно случайно… Он подстерегал там вовсе не вас, а одного саудовского набоба. А вы, господин Лашеноз, оказались на них случайно. На заднем плане.

Он тихо присвистнул.

— Вы начинаете меня интересовать, — улыбнулся он.

В нескольких словах она рассказала ему обо всем, что знала. И о том, что Сергэ не в курсе, что она пыталась только совсем недавно дозвониться ему в Тичино, но ей это не удалось, что около полудня она пробовала найти его в Женеве — тоже безрезультатно.

— Я только что говорил с ним, — невозмутимо сообщил Даниель. — Он в Асконе. И кажется, у него на шее сразу две женщины… Любимая женщина и лучшая подруга любимой женщины… О таком нормальный мужчина может только мечтать. Но голос у него был измученный, с чего бы это?

Фабьена Дюбрей стояла с разинутым ртом в совершеннейшем ошеломлении.

Он рассказал ей все, что счел нужным. О вчерашней встрече. О предложении Сергэ укрыться в Швейцарии.

Занятые разговором, они даже не заметили исчезновения Вероники. Но тут она вернулась в прихожую с довольным видом, сложив губки бантиком:

— Господин Лорансон, комиссар хотел бы с вами переговорить!

Даниель жестом показал, что не желает, но Фабьена удержала его руку и с жаром попросила:

— Послушайте, поговорите с ним! О вашем теперешнем положении!

Даниель с раздражением взглянул на нее. Что она понимает в его положении? Но все-таки подошел к телефону.

— Привет, — буркнул он, взяв трубку.

— Знаешь, я нашел тот красный блокнот, — начал Марру, сразу приступив к делу.

А голос у него не изменился, отметил Лорансон. Голос, к которому он так привык в детстве: чуть наставительный, терпеливый, пронизанный неподдельной теплотой — одним словом, отцовский. Как раз за это он его потом и возненавидел. Именно за то, что он оставался терпеливым и родительски-внимательным.

— В Сан-Франсиско-эль-Альто?

— Да, но только обнаружил, что я забыл его у Зильберберга на бульваре Пор-Рояль, — продолжал Марру. — Я прихватил его с собой, когда мне сообщили о смерти Сапаты…

«Но почему он говорит об этом? — подумал Даниель. — Как Марру узнал, что у них с Сапатой вчера заходила речь о блокноте?»

— Если я тебя правильно понял, — сказал он в трубку, — Сапата оставил тебе какое-то сообщение…

— Он оставил мне все, Даниель! И среди прочего запись вашего вчерашнего разговора…

Лорансон рассмеялся:

— Я так и думал, что он меня подловит! — воскликнул он. — Но так даже лучше: это сэкономит немало времени. Итак, теперь тебе все известно…

— Почти все, — своим хорошо поставленным голосом уточнил Роже Марру.

— Почти?

— Я не знаю твоих намерений, Даниель! Нам надо встретиться и поговорить… Ты не подождешь меня в Сен-Лё? Если поднажать, я буду не позднее чем через полчаса…

Даниель улыбнулся.

— Через полчаса? Я уже уйду, старичок!

Неожиданно для себя он стал называть отчима, как в далекие времена детства.

— Подожди меня, Даниель! Мы сможем покончить с этой историей вместе!

Теперь голос Роже утратил свое обычное спокойствие.

— Да, мы могли бы… — задумчиво протянул Даниель. — Действительно, это возможный конец… Я об этом уже подумывал… Но тебе для этого пришлось бы выйти из рамок законности… А ты всегда служил живым воплощением закона… Знаешь, это всегда мне в тебе импонировало. Так вот, старичок, тебе придется воплощать закон и дальше, до самого конца! Закон! А ты обратил внимание, что именно это слово избрал себе псевдонимом Лилиенталь? Только «и» на «игрек» заменил[49]. Да нет, я покончу с этой историей сам, потому что она плохо кончится и потому что я — вне закона. И собираюсь использовать все преимущества моей нелегальности, чтобы, в некотором смысле, восстановить закон. В любом случае это только справедливо. А ты хотел бы, чтобы я оставил в покое всех прочих подонков, позволив закону делать свое дело? Не слишком ли это легко и удобно? Нет, здесь о законе и справедливости позабочусь я сам. На собственный страх и риск… Я уже подставил под пулю Луиса, хватит! Следующие трупы придется убирать уже на их территории!

— Но что будет с тобой, Даниель?

— А почему я должен избежать правосудия? Даже если и сам действую от его имени? Почему я должен избежать того, что называется правосудным насилием?

Они оба замолчали, и Даниель слышал, как на другом конце провода тяжело дышит отчим.

— Послушай, старичок, — почти с нежностью заговорил наконец Лорансон. — После смерти Сапаты и моего исчезновения они наверняка пересмотрят свои планы, изменят даты и всю программу операций… Их руководители мелкого ранга имеют два логова в окрестностях Парижа. Они не слишком уверены в том, что мне эти адреса известны, но, разумеется, в любом случае постараются сменить явки. Если я потороплюсь, то смогу еще застукать их, когда они будут собирать пожитки… Понял?

Марру слишком хорошо все понимал. И потому терял голову от бессильного отчаяния.

— Даниель! Мы пойдем вместе… Оба… Пусть это вне закона, плевать я хотел!..

Но Лорансон и не думал спорить: