Возвращаюсь к машине и уезжаю, оставляя позади Кира и Кречетова. Они так и остаются стоять и просто смотреть вслед мне.

Гоню. Давлю на газ. И приезжаю первым. Толпа ликует, радуется. Лишний шум для меня сейчас. Она даже не в курсе, что сейчас произошло на трассе. Не имеют ни малейшего представления.

Кир догоняет. Следом приезжает Макс.

– Глеб?

– Не сейчас, Кир, – торможу лишь одним взглядом.

Останавливаюсь и оборачиваюсь. Кречетов вышел из машину и облокотился.

– Зачем ты это делал?

– Что именно?

– Помог. Зачем?

– Я ничего не сделал, – ни тени улыбки, ни ухмылки. Голые слова. – Просто немного тебя взбесил. Глеб, это только начало. Тебе предстоит еще долгий путь. Но ты сейчас сделал главное. – Он подходит ближе. – Ты. Ни в чем. Не виноват.

Киваю и отхожу в сторону. Красная малышка меня ждет и зазывно урчит. Сажусь и хлопаю дверью. Выезжаю на дорогу, что ведет в сторону Москвы. К Миле.

В горле противный ком, что стягивает и душит. Немного щиплет и хочется откашляться. И украдкой смахиваю непрошенную слезу, чтобы даже я не знал о ней.

 Глава 40

Глеб.

Подъезжаю к ее подъезду, ищу свободное место. В этот час как назло все занято. Блокирую выезд какой-то невнятной тачки со слегка спущенными колесами и ставлю на аварийку свою машину.

Надо было купить цветы. Ругаю себя. И решаю пройтись. Это же типичный спальный район, каких сотни по Москве. Здесь только круглосуточные продуктовые, пивнушки, йога для мам и цветы.

Нахожу небольшой магазинчик, который еще работает в это время. Банальный выбор цветов. Верных названий не знаю, но внешне выглядят знакомо. Самые покупаемые, думаю. Выбираю большую охапку бордовых роз. Я ведь даже не знаю, какие она любит. А розы вроде как классика. Должно каждой нравится. Так меня продавец заверила. А я и повелся, дурак.

Первый мой в жизни букет. Вспоминаю, что даже матери на день рождения не дарил. Черт, надо бы исправиться.

Забираю цветы. Они перевязаны лентой. Тяжелый вышел букет.

Руки потряхивает. Это не от тяжести роз. Волнуюсь, как малолетний пацан, собирающийся на первое свидание с девчонкой.

Дороги пустые, только редкие пешеходы – парочки, что идут обнявшись. Им ни до кого нет дела.

Возвращаюсь к изначальной точке. Машина так и стоит на аварийке, у подъезда пусто, нет тех целующихся пар после долгожданной встречи и любопытной соседки в окне.

Пошел мелкий дождик. Немного освежает и дарит прохладу. А у меня в голове проскальзывает мысль – сцепление с дорогой уже другое.

Подхожу к двери. Торможу. Хочется сделать пару шагов назад. Попятиться. Как все рассказать? Все объяснить? А если не поймет? Внутри все натягивается от напряжения.

Набираю цифры на домофоне. Долгие трели. Мерзкие такие, что хочется их прервать. Ногой отбиваю ритм.

– Ну же, балеринка, – ищу ее окна. Но, возможно, они с другой стороны дома.

– Кто? – она ответила. Голос тихий и глухой.

– Мила, – сердце останавливается, а душа на осколки. Рваные и острые.

Она молчит. Слышно только шумное дыхание. А я хочу сейчас оказаться рядом и обнять. Прижать к себе. Не отпускать больше никогда. Я ведь обещал.

– Мила, открой мне.

– Зачем? – снова глухо, подавлено. И убийственно пусто.

– Черт, Милка, просто открой. Поговорить хочу, – замолкаю, – пожалуйста. Я с цветами, – будто это в тот же час должно все изменить.

Слышу всхлип. Она сдерживает слезы изо всех сил. Эти образы передо мной. Смахивает слезы, нижняя губа подрагивает, и она ее слегка закусывает. Это снова рвет на части. Все из-за меня. Снова. Ненавижу себя за это.

– Уходи, Глеб.

Смотрю в стену и стараюсь дышать. А внутри больно, и все горит. Тру свободной рукой грудную клетку. Там, где сердце.

– Мила, пожалуйста. Прошу, – готов умолять. Лишь бы впустила. Я готов на все. Абсолютно, только бы больше не говорила мне нет, не убегала, не отворачивалась.

Букет сжимаю. Острые шипы вонзаются в кожу рук. Сжимаю еще сильнее. Это неприятное жжение отрезвляет, заставляет еще держаться за реальность.

– Помнишь, на свадьбе как ты ко мне жалась? Маленькая такая девочка с большими теплыми глазами и вкусно пахнущая шоколадкой. Помнишь? В этом ужасном платье. Как же мне хотелось снять его. Заменить на нормальное. А потом этот танец был. Ты взяла меня за руку и сама повела в центр зала. Твоя ладошка была холодной. Практически ледяной. Уже тогда мне захотелось согреть ее. И тебя. Но я так боялся себе в этом признаться. Мила, слышишь?

Тишина. Но я отчего-то знаю, что она еще со мной.

– Твоя ладошка была в моей руке. Я запомнил это. Только это и запомнил. А как пришел к себе в комнату, а там ты? Спишь. Только сейчас я понял, что ты ждала меня. Сидела, смотрела в окно и ждала. А я…– замолкаю, – ты открыла глаза. И я утонул. Это правда, Милка. Никогда тебе это не говорил. Ты… – сердце стучит отрывисто и больно. Сжимаю челюсти. – Открой, слышишь? Мила! Открой! – Срываюсь на крик. Перед собой вижу только грязную и обшарпанную стену и яркие цифры на домофоне, которые еще не погасли.

Ну же, малышка, нажми на эту дурацкую кнопку. Впусти меня.

– Уходи, Глеб. Не надо.

И все.

Кулаком бью в стену. Там красный кирпич и застывший цемент. Его неровные края, шершавые, больно царапают кожу. Раны начинают кровоточить и щипать.

Бью еще раз. И еще. Пока эта боль не прекратится. Но только она становится все сильней. С каждым отчаянным ударом. Опускаю руки. Костяшки на правой руке сбиты. А в левой повис букет из роз. Их сладкий аромат дурманит. Бутоны с нежными лепестками смотрят вниз.

Передвигаюсь медленно, еле переставляя ноги. Хочется упасть, все силы растрачены, а резервные где-то потерялись.

Оборачиваюсь на дверь. Все еще надеюсь, что она выбежит. Представляю ее в своих домашних шортах и топике. Растрепанную. И такую домашнюю и уютную. Мою.

Когда я понял, что люблю ее?

Может быть, когда увидел на сцене. Там, где она давала волю своим чувствам. Каждое ее движение западало в душу, губило ее, а потом воскрешало.

Или когда подошла ко мне со спины, обняла так несмело, осторожно и прильнула. Кожей чувствовал ее изгибы, как при дыхании грудь то опускается, то поднимается. Аромат теплого шоколада окутывал. И казалось, что мы с ней одни. В мире, во вселенной. Только мы и есть.

А может, еще там, на свадьбе, когда ее холодная ладошка находилась в моей руке.