об этом приключении, чтобы не казаться трусихой. Я ведь она. Маленькая и трусливая девочка Мила.

– Ready! Set! Go!

Оказывается сложно сделать только первый шаг и нырнуть в эту бесконечность. Эмоции вырываются наружу, и я начинаю кричать. Мое тело само решило это делать. Словно я больше не контролирую его.

Падение головокружительное. Я будто лечу. Я свободна.

Эмоции Глеба на лице. Он тоже кричит. Но в его крике нет ни грамма страха, только дикий восторг и наслаждение. Снова легкая зависть, что он может так.

Сумасшедший ветер в лицо, и хочется прикрыть глаза, ведь несколько капель слез уже скапливаются, и образуется пелена. Но не могу. Я будто птица взмахнула крыльями и взлетела. Земля внизу, и я вижу там людей, они маленькие. Или кажутся такими.

Руками цепляюсь за Глеба. Прыгая в бездну, так приятно за нее ухватиться и держать. До последнего. До последнего взмаха моего крыла.

Нас несколько раз пружинит, пока мы полностью не останавливаемся, и нам не помогают снять снаряжение.

Ноги не держат, они ватные. Слабость, что следует после всплеска адреналина. Тремор рук, который не успокоить.

– Даже не верю, что я это сделала.

– Если решился, балеринка, – прыгай!

– Мне было… страшно. И в то же время, я словно сбросила с себя тонны ненужного и лишнего.

Меня начинает отпускать. Хочется либо смеяться, либо плакать. Так все полярно, что я путаюсь. В таком состоянии тяжело находиться долго. Начинает пугать.

– Вот эти секунды, когда летишь, – Глеб прикрыл глаза, – бл*!

Он дышит часто, широкая улыбка на лице, а в темных глазах целая вселенная.

– Балеринка, ты лучшая! Я даже… черт, я даже не знаю, что сказать.

Бессвязные слова, пропитанные голыми эмоциями, пока мы снимаем снаряжение. За нами уже стоит несколько человек – очередь. На их лицах страх, немного волнения, ожидание.

Глеб отводит меня в сторону. Движения мягкие и заботливые. Там, наверху, он коротко поцеловал меня в макушку, шептал нежности и ободрял. Я млела и таяла. Именно он стал катализатором. Именно благодаря ему я прыгнула.

– Глеб, – перебиваю его.

– М? – он теребит волосы, улыбка сменяется хмурым видом, потом снова улыбается. Я понимаю, что его еще не отпустило. Он открыт, уязвим.

– Ты меня любишь?

– Что? – взгляд начинает бегать по моему лицу, но в глаза так и не смотрит.

Простреливает. Сердце, которое мчалось с бешеной скоростью, резко затормозило. Глеб сравнил бы это чувство с включенным резко “ручником”.

– Когда-то давно я задавала тебе вопрос: как ты ко мне относишься? Ты ответил, что тебе со мной хорошо. Сейчас тоже? – голос дрожит и срывается на хрип.

Я вспоминаю слова Мистера М, слова папы: ищи любовь в первую очередь в себе. Что это значит? Любить себя? Или дарить любовь от себя?

– Ты. Меня. Любишь? Глеб?

– Бл*ть. Балеринка. – Он прикрывает глаза и опускается на землю. Его не заботит трава, что оставит свои следы на джинсах, и холодная земля, от которой еще веет прохладой. А я отчего-то замечаю такие мелочи.

Молчим. Где-то на фоне слышны крики тех, кто прыгал вслед за нами. Крики счастья и удовольствия. Они также ищут свою бездну. Или это я такая. Ненормальная. У которой любовь ассоциируется с темным прыжком в неизвестность, на самое дно. Оказывается, в этом самом полете тебя отпружинивает, и ты снова взлетаешь вверх, так и не касаясь ногами земли. Это дает надежду.

Глеб опустил голову, на меня больше не смотрит.

После всех эмоций, всего этого невообразимого коктейля, я чувствую апатию. Она сквозит в каждом моем движении. И усталость.

Плачу беззвучно.

Все было бессмысленно. Но я только глубже увязла в нем. В Глебе.

Он подходит ко мне и пытается обнять. Извиняется? За то, что не вышло?

Делаю шаг назад. Сейчас его жалость самый сильный удар. Самая сильная боль от того, кого любишь.

Я помню, как закрыла дверь в ту комнату, где оставался Глеб. Он сидел на кровати. Весь поникший. Эта была его тень, оболочка. Не осталось и следа от того человека, которого я знала. Любила. Мне так хотелось быть рядом, быть ему опорой и поддержкой. Просто держать его за руку, когда ему плохо, когда нужен кто-то близкий.

Ему это было не нужно. Получается, ему никогда это не было нужно.

В тот вечер я уехала в слезах. Плакала навзрыд. Горько и отчаянно. Как плачут по утерянным людям, по тем, кто больше никогда не будет сидеть рядом.

Глеб делает еще шаг в мою сторону, а я пячусь, стыдливо опустив взгляд.

– Мила…

Рукавом ветровки вытираю слезы. Ужасно хлюпаю носом.

Он поворачивается ко мне спиной. А я, движимая незнакомым мне инстинктом, прижимаюсь к его спине, делаю глубокий вдох. Неизменный сандал с мятой.

– Мне и правда с тобой хорошо, что никогда и ни с кем я подобного не чувствовал. Это… не передать словами. Черт, мне при мысли о том, что тебя нет рядом, просто скручивает в какой-то агонии. Ревность жгучая.

– Но…

Молчит. Молчу и я.

Делаю последний вдох.

– Когда-то я считала, что любить безответно можно. Но либо любовь моя была неправильной, либо выражение полное дерьмо. Потому что безответная любовь делает меня безумной. Делала меня безумной. Только я уже другая, Глеб. И хочу я другого. Просто “хорошо” мне уже мало. Теперь мало, – провожу рукой вдоль его плеч, очерчиваю лопатки и отхожу в сторону. Чтобы уже больше никогда не подойти. – Это был последний вопрос. Наша игра закончилась.

– Мила…

– Что, Мила?

– Не надо, пожалуйста.

Просто мотаю головой из стороны в сторону. Сильно, неистово.

Поворачиваюсь и ухожу, так и не взглянув на него. Я не знаю, в какой позе он остался стоять, не знаю, что было написано на его лице, что отражалось в глазах. Не знаю. И знать уже не хочу.

Иду быстро, иногда срываясь на бег. Сейчас как никогда рада, что приехала на своей машине. Словно интуитивно чувствовала, чем закончится наша встреча.

Еду быстро, гоню, чего в жизни никогда не делала. Вдавливаю педаль газа. И плачу. Слезы льются, что не успеваю их вытирать, размазывая тушь по щекам.

Иногда начинает казаться, что позади вижу Порш Глеба. Он сел за руль и хочет меня остановить. Как в дурацких американских фильмах, когда преграждают дорогу, резво открывают водительскую дверь и вытаскивают водителя. Ведь правда мечтается, чтобы так же вытащил, сжал, сильно, до хруста, до последнего вздоха, и поцеловал. Сказал, что ошибся, что любит.

Дура, я такая дура.

Потому что Порша нет.

А дома тишина и