Князь дождался тишины и, поднявшись из-за стола, предложил тост за своего наследника.

– Браво! – возвестил Хрустальский, не выслушав тост до конца, и протянул свою рюмку Родиону.

– И что важнее всего, – продолжал князь, метнув на Хрустальского прозрачный взгляд, – не хочу, чтобы вы впускали в душу всякие бредни о моем сыне, которые гультают по городу. Мне обидно, для меня они хуже пощечины. Но скургузить меня никому не удастся! И даю вам свое княжеское слово: это есть мой сын Родион, единственный и любимый, сердце знает, что говорит!

Хрустальский зааплодировал, к нему вяло присоединились строители и охранники. Филипп затушил сигарету в пепельнице и налил себе водки. Родион встал из-за стола, подошел к отцу и, согнувшись, обнял и поцеловал его. Зазвенели рюмки и бокалы.

– Замечательный тост! – захлебывался от восторга Игорь Петрович. – Замечательный! Ну просто замечательный! Ваше здоровье, дорогой… Ах, я все время путаю ваше имя!

– Ну как? – толкнул меня локтем Мухин, вилкой подбирая с тарелки крошки, словно пылесосил ковер.

– Старик уже плохо соображает, – ответил я краем рта.

– М-м-м, – промычал следователь и отрицательно покачал головой. – Нет, эта холодная медвежатина с чесноком – язык проглотить можно! Не пробовал? Умеет же, да? А ты случайно пивные пробки не коллекционируешь?

Садовница, пребывая в своем вечном одиночестве из-за глухоты, заскучала и неожиданно проявила инициативу. Повернувшись ко мне, она подняла рюмку, предлагая составить ей компанию. Лицо ее стало еще красивее от легкой улыбки, умные темно-стальные глаза горели озорством. Я махнул до дна, она только пригубила и, поставив рюмку на стол, соорудила для меня канапе с соленым огурцом, пластинкой адыгейского сыра и крошкой из сельдерея.

– Наливай! – скомандовал Родион, все более оживляясь и все разительнее отличаясь от Татьяны, которая по-прежнему сидела, опустив руки под стол, перед тарелкой с шоколадкой.

– Можно мне?! – вскочил на ноги водитель с рюмкой в руке. Водка полилась по пальцам, волосатому запястью, синему от старой, сморщенной татуировки. Он крутил темной головой во все стороны, будто спрашивал разрешение на тост у присутствующих, но только начальник охраны принял эту просьбу на свой счет и великодушно кивнул.

– Родион Святославович! – с пафосом воскликнул он, наклоняясь над столом, чтобы смотреть в глаза Родиона как можно более прямо. – Хозяин вы мой пожизненный! Вот присутствующие не дадут соврать: сколько работаю с вами, все не могу нарадоваться… Ей-богу! От чистого сердца! У вас нет надежнее слуги, чем я! Одно ваше слово – на рыбалочку, как прошлой осенью, или еще куда – и нет проблем. Как мы с вами лещей прошлой осенью таскали, а?

– Еще бы! – кивнул Родион, поглядывая на Татьяну. – Надеюсь, не оскудели волжские воды?

– Волжские? – переспросил водитель, что-то хотел добавить, но слово как бы застряло у него где-то между зубами.

– А какие? – усмехнулся Родион, вооружаясь вилкой и ножом.

– Двинские, – неуверенно произнес водитель. – Но если прикажете, можно и на Волгу слетать…

– Заканчивай! – махнул рукой Хрустальский. – Желающих слишком много!

Я чувствовал на себе пристальный взгляд Филиппа. Садовница постучала по моему плечу пальчиком и придвинула салфетку, на которой было написано косметическим карандашом: «БУДЕТ ПАРТИЯ С ТАНЦЕМ?» Я несколько раз прочел написанное неровными печатными буквами и не мог понять, что она от меня хочет.

Князь был не в духе. Скрестив на груди руки, он восседал на своем деревянном троне в расшитой золотой ниткой косоворотке, глядя на гостей из-под облачных бровей. Начальник охраны, навалившись на стол грудью, почти что лежа на нем, о чем-то с жаром рассказывал хозяину, дергал руками, боксировал, изображал отрывание пальца, хватал себя за горло, душил и делал страшное лицо.

Окруженный пустыми стульями, между строителями и Филей сидел Палыч и без интереса смотрел на пестрые закуски. Встречаясь со мной взглядом, он вопросительно вскидывал голову, пытался что-то сказать, но очередной тост или взрыв смеха прерывали его, и кинолог снова начинал бродить взглядом по столу.

– …Это все неспроста, – говорил начальник охраны очень длинный и путаный тост и неизвестно кому грозил пальцем. – Я вам так доложу… Нет, пусть тут не думают, что мы свой хлеб за так едим. Мы работаем! Работаем! И тот выстрел, Родион, значит, Святославович, еще горько отольется кое-кому – помяните мое слово…

– Какой выстрел, дорогой? – перебил его уже изрядно захмелевший Родион, кидая на стол пестреющую вышитыми княжескими вензелями салфетку. – Напомни-ка, а то запамятовал.

– Не думаю, что вы запамятовали, – набычился начальник охраны и выпил залпом.

Филя по-прежнему цедил водку и курил одну сигарету за другой. Он откинулся на спинку стула, навалился на подлокотник и укрепил подбородок кулаком. В подобной статичной позе пребывали за столом только он и князь.

– А ты, приятель? – обратился Родион ко мне. – Не желаешь сказать пару добрых слов о своем друге?

– Давай! – приободрил меня Мухин. – Скажи: «Мужская дружба – это свято…» и так далее.

Он налил мне. В зале притихли. Я стал центром всеобщего внимания. Мухин отдавил мне все ноги. Садовница уже подняла рюмку и уставилась на мои губы, чтобы прочесть по ним слова. Я взялся за рюмку, погрел ее в пальцах и поставил на прежнее место.

– Извини, – сказал я. – Не могу.

Кажется, все гости одновременно с облегчением выдохнули и застучали вилками по тарелкам. Мухин разочарованно махнул на меня рукой и взялся за стакан с минералкой.

– Эй! – щелкнул пальцами Родион, привлекая внимание Палыча. – Строитель! Тогда давай ты!

– Вперед! – начальственным тоном поторопил Палыча Хрустальский.

Я принялся гонять вилкой по тарелке маслину, искоса наблюдая за реакцией окружающих. Дворники, прикрыв рты ладонями, неслышно обменялись комментариями и уставились на князя. Водитель, вычищая палочкой для зубов гнутую расческу, невольно состроил гримасу удивления, но вовремя спохватился и навесил на лицо прежнюю маску. Начальник охраны, красный, потный, скручивал пучок зелени и тупо смотрел то на Палыча, то на Родиона, не понимая, что произошло и почему все притихли. На губах Татьяны блуждала усмешка. Она наконец развернула шоколад и стала ломать плитку на кусочки.

– А в связи с чем, я хотел бы знать, задержка? – нетерпеливо произнес Хрустальский.

– Да как же, Родион Святославович, – произнес Палыч, привставая и вымученно улыбаясь. – Не признали меня, что ли? Я пока в строители не записывался…

– Друзья! – вдруг свежо и звонко напомнил о себе Филя, с грохотом отодвигая стул и вставая. – Собственно, мы тут все строители, потому что строим великое и вечное. Родион Святославович неспроста назвал нашего кинолога строителем, как справедливо было бы назвать строителем и меня, и охрану, и поваров, и всех, всех, всех…