Мастер покачал головой и отвернулся.

– Что?! – удивился толстяк. – Просто я не ханжа и прямо говорю, когда мне чего-то хочется.

– Ну и говори, – буркнул мастер. – Мне-то зачем об этом знать?

– Товарищи в дороге должны знать, кто, где, с кем и зачем, – наставительно заметил толстяк. – Вот ты, к примеру, знал, с кем и где шалил твой ученик?

– Ни с кем он не шалил, старый ты… – Мастер сдержался в последний момент. – Он хотел стать охотником! И стал бы им! Если бы не эта гадюка, Морриган!

– И он не засматривался на красивых девчонок? – поднял бровь алхимик. – На твоём бы месте я задумался, дружище.

– О чём? Я тоже не засматриваюсь на девчонок.

– Если молодой и красивый парень не думает о девчонках, значит, он одержимый, – авторитетно заявил толстяк. – А одержимые долго не живут. Поверь моему опыту.

– Хватит болтать. – Мастер с грохотом отодвинул лавку. – Спасибо тебе за предложение, друг Джованни. Принимаю его. Завтра в путь.

– Отлично. – Мэтр поднялся тоже. – Пойду-ка я, загляну в общую залу. Старый Тор хоть и осуждает всяческое кобелячество, но девочек почему-то из своего заведения не прогоняет. Как и мальчиков, впрочем.

– Ты находишь в этом что-то плохое?

– Я? Помилуй Спаситель! Каждый грешит в меру своей греховности. Но прошу тебя, дружище, избавь меня от нравоучительных бесед. – Мэтр решительно направился к дверям. Пыхтя, кое-как протиснулся боком.

Мастер молча следовал за ним. Он думал о юноше, что так и лежал без сознания, тяжело и редко дыша, с ввалившимися щеками и глазами; думал, что пришла пора дать раненому бульона и сделать всё прочее, необходимое, когда ухаживаешь за лежачим; и тем не менее он задержался на пороге.

Мэтр Бонавентура величественно шествовал меж длинных столов трактира, подобно океанскому чудовищу среди морской мелочи. Его балахон отнюдь не казался нелепым или смешным, на груди недвижно лежала тяжёлая цепь – золотые диски с выложенными малахитом странными символами на них. Щёки толстяка были гладко выбриты, глаза веселы, несмотря ни на что.

«Молодец, – сумрачно подумал мастер. – Вот пойдёт сейчас веселиться. И оставит все мрачные мысли позади. А я…

А я всякий раз вижу клыки вампиров и мёртвых друзей.

Слишком мало выбитых клыков и слишком много мёртвых товарищей.

Джейкоб.

Иоахим.

Мартин.

Дара.

Имена – они взяли чужие, но всё-таки имена.

Остальные довольствовались прозвищами.

Неужели этот толстый сластолюбец прав и нас побеждают? Неужели мы обречены проиграть этой кровососущей нечисти? Нечисти, что не способна к деторождению, а может размножаться только на нас, подобно плесени?

Мы должны уступить ей?! Дать себя сожрать?!

Никогда.

Никогда, слышите, вы?! Никогда!»

Кровь бешено стучала в висках. Кулаки сжались на рукоятях кинжалов у пояса.

Ничего сейчас не хотелось мастеру больше, чем сойтись один на один с упырём. И ему казалось, что он способен победить, именно в том самом «честном бою», от которого сам же предостерегал своего ученика.

Ух, как колотится сердце…

«Плохо, – укорил он себя, тяжело дыша. – Мёртвые помогают, но нельзя, чтобы они подходили слишком близко».

А мэтр Бонавентура как ни в чём не бывало царственным жестом велел пододвинуть к столу здоровенный чурбан, целый спил дерева, служивший табуретом. Извлек на свет пригоршню серебра, склонив голову, оценивающе оглядел косящихся на него девушек.

– Н-ну, красавицы? – прогудел он, беззаботно сыпанув серебро на стол. – Что-то мне сегодня грустно и одиноко. Монеты жмут в кошеле, залежались, засиделись, пора отпустить их на волю! Какая радость от этих кругляшей? Радость в том, чтобы поделиться ими с весёлой красоткой!

Девицы переглядывались. Они тут, не мог не отметить мастер, были и впрямь хороши. Даже слишком хороши для обычного трактира.

Наконец одна поднялась, игриво перекинула назад пышные косы, показывая едва прикрытую внушительную грудь. Высокая и статная, она вполне сошла бы за жрицу в каком-нибудь храме Древних, ещё действующих кое-где по потайным местам.

Мастеру уже следовало идти – негоже стоять в дверях, как говорится, или туда, или обратно.

Однако он смотрел – на черноволосую красавицу, что лукаво и обещающе улыбалась алхимику.

Тот захохотал, зазвенел монетками. Девушка подмигнула ему, небрежно сгребла серебро со стола и высыпала обратно в ладонь толстяку.

– Золото, – услыхал мастер. – Ты меня оценишь. И заплатишь мне золотом.

– Похвальная уверенность! – хохотнул мэтр. – Что ж, идём, дорогая. Проверим, потянет ли твоя страсть на полновесный золотой.

Красотка улыбнулась, блеснув белыми зубами. Народ вокруг откровенно скалился, но смеяться вслух никто не рискнул.

И в последний миг мастер успел заметить её глаза – странного золотистого оттенка.

* * *

Мастер закончил кормить и обмывать ученика. Как обычно, поднёс зеркальце ко рту – дышит, слабо, но ровно. Охотник зажёг новую свечу, поставил на стол.

Упыри б побрали этого Джованни. Умеет радоваться жизни, несмотря ни на что. Навевает… воспоминания.

– Почему ты это делаешь, Дара? Почему я?

Яркое и тёплое солнце над головами. Зелень соснового леса, самое начало лета. Плащ расстелен на тихой лужайке, совсем рядом бурлит ручей, переливается через каменный урез холма, рушится вниз невысоким водопадом. Внизу, в его чаше, заросли водяных лилий, там звенят стрекозы, порхают бабочки, басовито гудят жуки – мелкая лесная живность знать не знает о двух охотниках, что сидят рядом; Дара подтянула колени к груди, положила подбородок на сжатые кулаки. И он, мастер, обнимает её за плечи.

Солнце светит, согревает. Их одежда валяется бесформенной кучей рядом. Волосы Дары струятся по обнажённой спине – он, мастер, знает, что там, под тёмной шелковистой массой кожа Дары исполосована шрамами.

Клыки и когти вампиров, решивших для чего-то поиграть с юной пленницей.

– Потому что тебе тепло, только когда сам греешь кого-то, – улыбается она.

«Стой! Откуда это?! Это было не со мной! Это – не я – откуда?»

Мастер затряс головой. Это были не его воспоминания. И откуда они тут взялись?

Он поспешно взглянул на юношу. Нет, с ним ничего не случилось. Но… откуда же это ощущение, почти уверенность – что-то стряслось?

Но… Свеча! Он запалил свежую свечу, когда вошел! А сейчас – она на четверть уже прогорела! И воска-то сколько натекло…

Что случилось со временем?! Сколько он так промечтал?!