Неожиданно король перенес отъезд на 20-е, а затем на 21 июня — оказалось, что в спальне дофина должна была дежурить горничная, состоявшая в любовницах адъютанта Лафайета. 21 июня горничная сменялась, а на ее место заступала другая, преданная королевской семье. Предупредили Буйе и посвященного в план герцога де Шуазеля, племянника покойного министра, к которому со шкатулкой с бриллиантами королевы отправили «честного малого» — парикмахера Леонара. Шкатулку вместе с письмом Шуазелю вручила ему сама королева. Шуазель должен был выехать к Буйе за инструкциями, оставить у него шкатулку, дабы тот переправил ее в Брюссель, а потом, доставив в Варенн сменных лошадей для королевского экипажа, возглавить отряд гусар, который будет ожидать его в условленном месте возле Пон-де-Сомвеля, дождаться короля и проводить его до Сент-Менегу. На случай задержания короля и его семьи у Шуазеля имелся приказ собрать всех имевшихся в распоряжении людей и освободить короля.

21 июня в пять часов вечера королева, как обычно, отправилась с дочерью на прогулку, во время которой предупредила девочку, чтобы нынешней ночью она ничему не удивлялась, а главное, не шумела. Показавшись на людях, королева вернулась к себе и в последний раз перед дорогой переговорила с Ферзеном. Пока все шло по плану (впрочем, уже нарушенному чехардой с днями отъезда). Как обычно, в девять вечера королевская семья собралась к ужину. Прованс, предупрежденный о бегстве неделей раньше, наконец узнал, куда направлялся брат. Сам он решил бежать в Бельгию; ехать он намеревался верхом в сопровождении одного лакея; за ним в легкой коляске с одной лишь придворной дамой отправлялась его жена. Прощаясь после ужина, братья нежно обнялись, и Людовик отправился к себе. Как всегда, в одиннадцать. Говорят, перед отходом ко сну он даже успел коротко побеседовать с Лафайетом. С некоторых пор, опасаясь бегства своего почетного узника, Лафайет старался каждый вечер навещать его. Бегство Прованса прошло гладко: и он, и его супруга, поодиночке, по фальшивым документам, беспрепятственно пересекли границу.

У королевской четы сразу все пошло вкривь и вкось. Со стороны могло показаться, что чем больше рвения и преданности проявляли организаторы побега, тем неудачнее все складывалось. В десять часов вечера королева разбудила детей, их одели, для пущей безопасности нарядив дофина девочкой, и королева по запутанным коридорам вывела их вместе с мадам де Турзель на задворки Тюильри, где их ждал экипаж с Ферзеном на козлах. Посадив Турзель с детьми в экипаж, королева вернулась во дворец, успев вместе с королем попрощаться с Месье и Мадам. Затем она отправилась к себе в спальню, где едва дождалась, когда горничные завершат ее ночной туалет. Едва за ними закрылась дверь, она снова надела платье, черную шляпу, скрывавшую лицо, и вышла в коридор. С великим страхом она за спиной часового незаметно проскользнула на лестницу. Вновь пройдя по лабиринту коридоров, вышла на улицу, где ее ждал Мальдан, один из трех гвардейцев, которым предстояло сопровождать королевскую чету. Мальдан плохо знал Париж, и они заблудились; чтобы добраться до угла площади Карузель, где их ожидала карета, им пришлось спрашивать дорогу у часового.

В отличие от королевы, Людовик, изменившийся до неузнаваемости благодаря парику и скромному костюму лакея, лучше всех разбирался в топографии Парижа и пришел к месту встречи, как и было условлено, ровно в полночь. Вскоре подошла Мадам Елизавета с сопровождающей ее дамой; когда принцесса садилась в карету, показался патруль во главе с Лафайетом. Но Ферзен так естественно сыграл кучера, ожидавшего припозднившихся хозяев, что ни Лафайет, ни следовавший за ним караул не заинтересовались одиноким экипажем. Королева опоздала минут на сорок. Вместо того чтобы ехать прямо, Ферзен начал петлять по улицам, но на вопрос короля, не заблудились ли они, ответил, что хочет проверить, нет ли за ними погони. В результате заставу Сен-Мартен они пересекли на два часа позже условленного времени и долго искали опередившую их берлину. Пока знатные путешественники размещались, начало светать. Место кучера занял доверенный человек Ферзена, а сам он вновь стал умолять позволить ему сопровождать карету до Монмеди. Но король поблагодарил его и велел ехать в Бельгию, дабы затем из-за границы прибыть в Монмеди. «Прощайте, мадам Корф!» — произнес Ферзен, глядя на королеву…

Эта прощальная фраза, скорее всего, приписана Акселю Ферзену — ведь под именем баронессы Корф значилась мадам де Турзель. Королева значилась под именем мадам Роше, гувернантки; король — под именем Дюрана, лакея, Елизавета — под именем Розали, служанки, а Мадам Руаяль и дофин превратились в Амели и Аглаю, дочерей мадам Корф. Сопровождающие путешественников гвардейцы переоделись слугами. До ближайшей почтовой станции путники ехали молча, не веря, что им удалось незаметно выбраться из хорошо охраняемого дворца. На побег из дворца ушли все силы, и теперь, когда Тюильри остался далеко позади, все расслабились; дофин спал на коленях у Турзель. Чем дальше берлина удалялась от Парижа, тем больше беглецам казалось, что они разыгрывают спектакль с переодеваниями, какие в свое время любили ставить в Трианоне. А в театре Марии Антуанетты все пьесы всегда оканчивались хорошо…

В Шалоне, по словам Мадам Руаяль, многие, узнав короля, желали ему доброго пути. Людовик перестал бояться, охотно высовывался из кареты и милостиво кивал своим подданным. И он, и королева почему-то полагали, что, в отличие от столицы, в провинции по-прежнему любят своего доброго короля. Беглецы даже позволили себе сделать несколько остановок, чтобы размять ноги. Спокойствие короля передалось королеве. Поэтому, когда почти с трехчасовым опозданием беглецы подъехали к условленному месту возле Пон-де-Сомвель и обнаружили, что их никто не ждет, настроение у них не испортилось. Погода стояла хорошая, и они, не думая о дурном, отправились гулять, а потом устроили пикник, пока сопровождавшие их гвардейцы занимались мелким ремонтом кареты.

Тем временем продуманный план стремительно рушился. Не дождавшись короля, Шуазель решил, что ему не удалось выбраться из Тюильри, и не только увел гусар, но и выслал вперед Леонара, дабы тот предупредил в Сент-Менегу, Клермоне и Варение, что «казна сегодня не проедет». Поэтому посланный королем вперед курьер не встретился ни с одним из отрядов, которые столь старательно собирали для эскортирования короля. Утром в столице обнаружили, что король бежал, и к одиннадцати утра возле Тюильри собралась огромная толпа, выкрикивавшая угрозы в адрес беглецов. Видя, что ничего не происходит, толпа отправилась шататься по улицам, круша все, на чем были надписи с именем ненавистного короля. Отовсюду слышались требования провозгласить республику. Во все концы отправили гонцов, призывавших граждан к бдительности, дабы не дать королю бежать за границу. Воззванию, найденному в спальне его величества, никто не поверил; народ волновался и грозил королю, а главное — королеве.

Прождав до вечера, беглецы растерялись. Сопровождавшие короля гвардейцы были молоды и не привыкли командовать. Король никогда не отличался решительностью, а королеве было неудобно отдавать распоряжения в присутствии супруга. В конце концов решили ехать как запланировано — в надежде, что отряд встретится им по дороге. Карета покатила в Пон-де-Сомвель. Но ни там, ни дальше, в Сент-Менегу, они никого не встретили. Маленький Сомвель миновали быстро, однако в Сент-Менегу пришлось сделать остановку, чтобы сменить лошадей. К этому времени коммуну уже оповестили о бегстве короля, и ярые якобинцы пристально вглядывались в лица проезжающих. Заглянул в карету и почтовый служащий Друэ. Лицо человека, значившегося в бумагах как лакей мадам Корф, показалось ему знакомым. Вытащив из кармана ассигнацию (кажется, ту самую, которую он получил от короля в уплату за лошадей), он убедился: перед ним король и, судя по составу сидящих в карете, его семья. На всякий случай Друэ проследил за каретой до Клермона, где подслушал, что беглецы следуют в Варенн, и кратчайшей дорогой помчался в указанный городок.