Храброго в битвах,

Ладьи ведущего;

Наследье богатое —

Ромейское золото

Он захватил!

Доплыв до Хортицы, устроили жертвоприношение богам. Около огромного дуба воткнули в землю копья и стрелы, принесли лепешки и мясо, живых петухов, часть которых зажарили и съели, а часть пустили бегать по острову, как делали уже по пути в Царьград.

— О великий Перун, помоги князю обрести прежнее могущество и силу; мне же дай возможность покарать убийц Лобзи, — отрубая голову петуху, истово молился Вятша, и синий волк на его груди угрожающе скалил зубы.

— О господи Иисусе, — молился Ксан, сын мерянского князя Миронега. — Я возвращаюсь к народу своему, погрязшему во мраке и крови, дай же мне силы, чтобы уберечь мерян от соблазнов! И еще я хочу найти и покарать убийцу отца — языческого жреца Вельведа. Я обязательно отыщу его, хоть ты и велишь прощать наших врагов. Значит, наверное, я плохой христианин, прости меня, Господи!

Дивьян с холма смотрел, как отчаливает многочисленная дружина Дирмунда. Звеня кольчугами, воины садились в ладьи, и удары весел вспенивали днепровскую воду. Рано… Что-то слишком уж рано тронулись они в путь… Впрочем, это решают князья. Что же Хаснульф медлит?

— Мы снова пойдем последними, — объявил воевода дружине. — Так решил Хаскульд-конунг. На Крарийской переправе они нас подождут, а дальше, говорят, пока безопасно, — Хаснульф беспечно улыбнулся.

Так же беспечно улыбались и все остальные воины, словно б из-за изгиба реки вот-вот должны были показаться высокие стены Киева. Так ведь все же не скоро еще! Еще впереди пороги, волоки — вот где может подстерегать опасность. Но воины словно забыли об этом. Садясь в ладьи, накидывали на себя дорогие ромейские ткани, пили вино да горланили веселые песни. Даже Дивьян — уж на что стеснительный — а и тот подпевал, растянув губы в глупой усмешке. И только Ксанфий чувствовал что-то такое, чего не мог пока выразить словами, знал одно — что-то нехорошее завладело мыслями воинов, сделав их беспечными и затмив разум.

Сидя на корме, сын мерянского князя молил Иисуса Христа во здравие лежащего перед ним варяжского князя. Вещий Олег обещал Ксану-Ксанфию помочь в обретении власти, и только так можно было покончить с кровавыми распрями в мерянском народе. И этот человек — единственная надежда Ксанфия — лежал теперь неподвижно, и налетавший ветер шевелил золотые волосы князя.

— Если ты и не встанешь, я сам возвращу власть, — тихо поклялся юноша. — Ибо тогда для чего я покинул Империю?

Он украдкой приглядывался к воинам, прикидывал, на кого можно было бы положиться. Сразу выделил Дивьяна и Вятшу, а вот насчет Ярила не был уверен — уж слишком криклив и нахален.

Днепр постепенно сузился — с одного берега на другой легко перелетала пущенная вполсилы стрела. Крарийская переправа… Вон за теми холмами легко могут затаиться разбойники-печенеги, и горе тогда купцам — не спрячешься от них на середине реки, достанут, перебьют стрелами, потому и выставляли обычно охрану по берегу. Вот и сейчас блестят на солнце кольчуги и копья дружинников и развевается на ветру синее боевое знамя. Не обманул Хаскульд, выставил воинов.

Миновав переправу, дружинники Снорри снова запели. Хоть и здорово гребли они, однако все больше отставали от основной части войска — уж слишком много богатств взяли, — а впереди еще были пороги. Вот вскоре показался Малый. Видно было, как перетаскивают берегом освобожденные от тяжести ладьи воины Хаскульда. Дирмунд же давно ушел вперед — легкие ладьи его не несли почти никакой добычи, и князь торопился — хотел попытать счастья в землях северян и радимичей.

— Каким-то странным стал Дир-князь, — когда подплыли, рассказывал на берегу один из дружинников Хаскульда. — Сам на себя не похож, не как раньше — взглянет, так задрожишь весь. Словно бы даже меньше ростом стал, сгорбился и стал заикаться.

— Так он и раньше заикался, — оглянулся на дружинника выбравшийся на берег Снорри. — Потому и прозвали его — Дирмунд Заика.

— Не знаю, про какого Дирмунда ты рассказываешь сейчас, воевода, — покачал головою воин, — но наш князь Дир никогда не заикался! По крайней мере, я такого не помню.

Снорри не слушал его, он деловито распоряжался перелогом. Ладьи следовало разгрузить, подложить под них специально заготовленные катки — круглые бревна, перетащить, обходя порог берегом, перенести товары — работа предстояла большая. Потом небольшой отдых, и новый порог — «Кипящий». А значит, все сначала: ладьи, катки, товары. И часть людей — лучше всего половину — надо обязательно выставить в охранение, не ровен час — печенеги! Потом еще один порог — «Заводь», за ним — «Ненасытец», потом — «Шум», потом — «Остров», а за ним — «Не спи». Много порогов надо пройти, чтоб оказаться в Киеве. Опасное это дело — путь из варяг в греки.

Передовая дружина уже подходила к «Ненасытцу». С грохотом срывалась вниз вода с каменной террасы, в щепы разбивая зазевавшиеся ладьи. С обратной-то стороны, вверх по реке, конечно, не зазеваешься, но все равно опасаться стоило. Тех же печенегов.

Князь Дир, Дирмунд Заика, закутавшись в теплый плащ, поднялся на холм, наблюдая за тем, как вытаскивали на берег ладьи. Воины кричали, подбадривая друг друга, дело двигалось споро. То и дело подбегали за распоряжениями сотники. Не оборачиваясь, Дирмунд цедил им что-то сквозь зубы, раздраженно махая рукою. Он боялся оглянуться! Словно бы очнувшись от сна, Заика вдруг увидел себя киевским князем, но как он им стал — не помнил! Нет, конечно, приятно было видеть вокруг себя подобострастные лица и, гордо осознавая свою власть, отдавать приказания, но… Но какая-то червоточинка мешала насладиться властью полностью. Заика не был глупцом и понимал — не по нему честь. А тогда — по кому же? Ведь это он стоит здесь, на холме, в княжеском плаще-корзне и в обшитой собольим мехом шапке! Ведь это его воины суетятся там, внизу, готовые повиноваться каждому его слову, но… Будут ли? Послушают ли? А вдруг — возьмут да пошлют подальше? Нет, никак не мог Заика ощутить себя князем, не мог, и все тут. И никак не мог вспомнить, что же было до этого? Лишь смутно припоминались, извилистые норвежские фьорды да туманные берега Англии. А вот Киев… Киева он совсем не помнил. О боги! Неужели они отняли память? Тогда нужно, обязательно нужно принести жертву! И не каких-нибудь там петухов, а белую кобылицу или — еще лучше — человека. Да, вот это будет достойная жертва, и тогда боги, несомненно, смилостивятся и…

Заика вдруг присел, словно его ударили по голове. Да, впечатление было именно таким — но вокруг никого не было. Только все вокруг вдруг позеленело — небо, вода, скалы, а потом вдруг вспыхнуло, засверкало изумрудом, да так, что Дирмунд прикрыл глаза рукой и, охнув, тяжело опустился на землю…

А когда поднялся, уже точно знал — сегодня ночью он должен принести богам богатую жертву. Принести здесь, у порога, в лесах за холмами, где его давно уже ожидали неведомые друзья. Именно для этого, еще по пути в Царьград, были закуплены у армянских купцов молодые полонянки, томившиеся теперь на ладьях. Именно для этого имелись и верные воины, отличить которых можно было по синему знаку волка на левой стороне груди. Нет, воинов не нужно было приносить в жертву, наоборот, они должны были обеспечить возможность беспрепятственного совершения обряда.