голову». Другой говорил: «Забирая стирку, я рассчитываю, хватит ли мне одежды до следующего раза… Мелкие заботы изводят меня больше, чем все предыдущие пять лет». Эти «мелкие заботы», сливающиеся в беспросветную панику, и составляли суть мира, в котором вынужден был акклиматизироваться «демоб».

Люди жаждали социальных перемен, иначе за что вообще велась война? Неужели снова вернутся нищие 1930-е? Королевская свадьба в ноябре 1947 года послужила поводом для празднеств, но воспоминания о ней звучат весьма скромно. Урсула Вуд, будущая супруга Ральфа Воэна Уильямса, описывала событие «таким же тихим, как любое воскресенье». Люди чинно собирались небольшими группами, и лишь немногие разжигали костры, чтобы несколько оживить происходящее. Некоторые пассажиры ждали последнего 68-го автобуса, освещенного светло-голубыми лампочками.

Гражданские зачастую пренебрежительно смотрели на «демобов» и в работе. Считалось, что те – изнеженные лодыри, и вскоре появился целый набор сатирических прозвищ. «Паразит», «ахалай-махалай», «каптерка», «уклонист» и «сачок» – подобные выражения кидали вчерашним солдатам и в спину, и даже в лицо. Один ветеран нанес контрудар, написав в Picture Post: «Как человек, пять лет отдыхавший за границей за государственный счет, я считаю, настало время мне заняться честной работой в гражданской жизни, а некоторым перегруженным штатским дать шанс отдохнуть и поправить здоровье в армии. Зачем лишать этих утомленных граждан отпуска в лагерях солнечной Бирмы или в круизе в Японию?» Разумеется, нельзя грести всех «демобов» под одну гребенку. Их истории охватывают весь спектр переживаний: от легкости бытия до голодного истощения, от «уютных» штабных должностей до пребывания в плену у безжалостных тюремщиков.

33

Жестокая реальность

Наступило время еще больших лишений. Летом 1946 года вновь ввели хлебные пайки, и солнце заслонили тучи нового ужаса – угрозы атомной войны. На первый взгляд, кажется странным, что люди способны нормально существовать в подобных обстоятельствах, однако терпение и смирение к тому времени стали привычными свойствами характера. Пресса без конца нападала на премьер-министра Эттли, и в конце концов он выступил с заявлением: «Многие из ограничений выпадают на долю хозяек. Вы можете быть уверены: как только станет возможным, правительство немедленно ослабит их. Что касается проблемы хлебных пайков, то прошлым летом ваши знания и здравый смысл послужили важным фактором уравновешивания и воспитания общественного мнения перед лицом газетной кампании».

Да, в конце 1940-х на «линию фронта» вышли домохозяйки, и эта война велась в том числе против политических классов. Никто не отрицал того факта, что бремя все более строгих ограничений несут на себе матери семейств, но, в то время как женщины-консерваторы пускали стрелы в правительство, верные лейбористам дамы направляли свой гнев на оппозицию. Конфликт был нелицеприятный, да и очевидных, неоспоримых победителей за пределами Вестминстера и Уайтхолла в нем не нашлось.

Столь суровые меры спровоцировала долларовая экономика и гигантское сокращение импорта продуктов. Вскоре ввели нормы на одежду и запрет тратить иностранную валюту на туристические путешествия. Хью Далтону пришлось уйти в отставку после того, как он непреднамеренно выдал одному журналисту подробности о бюджете 1947 года; вероятно, его можно считать первой жертвой явления, в будущем названного газетными «утечками». Новый канцлер, Стаффорд Криппс, намеревался тихой сапой распространить повсюду болезненно-абстрактную филантропию собственного разлива. Впрочем, как и когда-то Черчилль, министр сам подавал пример таковой: гордый спартанец, он не требовал от других ничего, на что не был способен сам.

1940-е шли, приближались новые выборы, политическая риторика становилась все горячее и громче. «Мы выступаем против», «Работа или нужда», «Испытание для британской твердости» – вот характерные лейбористские лозунги. Еще несколько лет назад они имели бы немалый резонанс, но сейчас многие задавались вопросом: почему военные призывы звучат в мирное время? Пресса, как всегда, разделилась. Газеты, поддерживающие лейбористов, настаивали, что ограничения неизбежны, а их консервативные противники презрительно усмехались, видя здесь лишь напрасные оправдания для плохой управленческой работы.

Хотя до этого в стране царило мнение, что военные пайки в итоге обеспечили людям более здоровую диету, чем раньше, к концу 1940-х такой ясности в данном вопросе не было. Опасения, что пищевые нормы подрывают основы национального здоровья, впервые высказал в мае 1947 года доктор Франклин Брикнелл в работе «Умирающая Англия». Майкл Фут от имени правительства заверил, что в среднем дети сейчас «сильнее… чем любое другое поколение… выросшее в этой стране». В самом деле, даже консерваторы не заходили так далеко, чтобы говорить о голодающем народе. Впрочем, врачи все больше беспокоились о побочных эффектах диеты с низким содержанием жиров. А усталость и раздражительность, столь характерные для эпохи, вполне возможно, были следствием не экзистенциальных послевоенных мучений нации, а недостатка углеводов.

В оппозиции мощнее всего звучал голос лорда Вултона, министра обеспечения пищевыми продуктами военного времени. Его имя и теперь хорошо помнят благодаря «пирогу Вултона» (состоящему из всего, что набралось по сусекам), а в то время его все еще чтили как незаметного спасителя народного здоровья и твердого духа. Он отказывался сокращать долю жира в рационе и держал ее на уровне не меньше 8 унций – таков минимум, считал министр, «если мы хотим сохранить здоровье нации и ее производительные способности». Теперь норма снизилась до 7. «Это опасная ситуация», – без устали твердил он.

Лейбористы пытались перекрыть эти опасения воззванием к общенародному духу: дескать, нужны «совместные усилия», «мужество» и «здравый смысл» – иными словами, что-то вроде атмосферы времен блица. Однако для многих та атмосфера требовала не столько упорства и сотрудничества, сколько почти ангельского терпения. В жарких дебатах относительно мер жесткой экономии все стороны без смущения использовали слово «пропаганда». Сокращения пайков 1947 года работали на оба фронта: горнам, звучавшим в поддержку экспортного производства и солидарности, вторили трубы, воспевающие свободное предпринимательство и личные усилия. В том году на местных выборах («выборах еды и минимума бензина», как прозвал их Морган Филипс[71]) впервые послышались подпевки мелодии «труб»: локально консерваторы достигли немалых результатов, но нация в целом осталась непоколебимой.

К 1948 году ограничения слегка ослабли, включили рабочее освещение, иногда горели электрические фонари, но цены ползли вверх. «Кругом тоска, – стенал один школьный учитель. – На улицах пусто, тусклый свет, люди одеты в обноски, их горести у всех на виду». «О, вот бы хоть чуть-чуть лишнего масла!» – восклицал некий социальный работник. Как раз с конца 1940-х и дальше можно различить некий крен в сторону консьюмеризма.

Распространено мнение, что не такая уж большая разница наблюдалась между заявленными целями двух партий, но мнение это сформировано задним умом – а тогда различия представлялись вполне ясными. Лейбористы выдвигали требование социалистической демократии, полной занятости и создания государства, которое обеспечивало бы граждан «от колыбели до могилы», что плохо уживалось с консервативными посулами