— В этом месте я всегда думаю о любви, — печально сказала Мэй, поднося к губам высокий бокал. Она улыбалась. Дымок ее сигареты не спешил рассеиваться и кольцами плыл над водой. — Ну, теперь мне остались только собаки. Буду думать о маленькой Кильде. Ах, как она была хороша вчера в Блэкпуле! Если постараться, из нее выйдет вторая Опра.

Ричард не курил и серьезно смотрел на утку, выплывавшую из-под мостков. За ней следовала вереница желто-коричневых пуховых шариков.

— Вы так же любите собак, Анна? Так же, как Мэй? — спросил он.

— Совсем не так, — вырвалось у меня. — Люблю, но не так.

— Анна! Неужели! Неожиданное признание, — заметила Мэй и взглянула на меня подозрительно. Ричард засмеялся. Мэй широко раскрыла глаза, глубоко затянулась и с силой выдохнула дым, выражая ужас и возмущение.

— Попробую объяснить, — сказала я. — Я их люблю… как зверей. И как друзей.

— Ну и я так же, — удивилась Мэй. — А как еще?

— Я, пожалуй, могла бы описать разницу, но боюсь вас утомить, — решилась я, хотя знала нелюбовь англичан к отвлеченным рассуждениям за столом. Мэй и Ричард немедленно отозвались так, как следовало. И конечно, пришлось продолжать.

— Вчера на выставке я видела поразительные вещи. Там ведь было несколько тысяч собак, правда, Мэй?

— Ну да.

— Но совершенно не было слышно лая. Они у вас вообще не лают. У вас в Англии собаки вовсе не животные.

— Ну, Анна, это слишком. Кто же они тогда?

— У вас собаки — символы социальных отношений. Это идеи, а не звери.

Мэй расхохоталась:

— Анна, я знаю, что ты образованная девушка, но это уж слишком. Какая чепуха! Мы же их и правда любим! И заботимся о своих животных, это норма.

— Да не животные это! Это какая-то демонстрация дружелюбия и толерантности! Ведь настоящие собаки вовсе не такие. Они рычат, лают на чужих, кусаются. Любя хозяина, они ему верны и могут умереть от тоски. И готовы его защитить — зубами! Но ведь это тоже норма — для собак. А у вас за это сразу усыпляют.

. — Ах, Анна! Как забавно! Все это так интересно, — пропела Мэй, против моих ожиданий тоже развеселившись. — Ну давай, расскажи еще!

— А мы не опоздаем к Джулии? На ипподром? — спохватилась я. В тени раскрытого зонтика было так покойно, и речушка так мирно журчала под мостками, что время вело себя странно — то ли уносилось вместе с водой, то ли запутывалось и дремало в ветвях ивы.

— О, Джулия! — Мэй поднесла поближе к глазам часы на обветренном запястье. — Успеем.

— Мэй, — сказала я. — Но ведь кто не умеет ненавидеть — тот и любить по-настоящему не сможет. Все остальное просто сказки. Психологически недостоверные мифы. Правда? Ах, ну, не огорчайся. Не думай, что я серьезно. Чепуха все это. Спасибо за ланч, Ричард. Улитки были замечательные! А можно бросить уткам немного хлеба?

Мы поднялись и покинули это кафе под ивами. День потемнел. Собирался дождь.

За несколько минут, пока красная гоночная мчалась ко входу на ипподром, облака опустились к траве и налились влагой. Тяжелые капли забарабанили по крыше, и мы сидели в машине, пока дождь не кончился — так же внезапно, как и начался. Мы вышли. Перед нами оказалась бесконечная низкая ограда из темных горизонтальных брусьев — точно такая, какой были обнесены паддоки в Стрэдхолл Мэнор. Бескрайние поля за оградой тянулись до горизонта, ровные, будто кто-то расстелил на земле коричнево-зеленое одеяло: кое где сохранилась трава, но мягкая почва была взрыта тысячами копыт. Эти пространства, местами разгороженные на отдельные участки, и были ипподромом. Вдалеке едва виднелись трибуны и какие-то постройки — очевидно, там проходили знаменитые на весь мир скачки. Но мы подъехали с той стороны, где работали тренеры.

Мы стояли у изгороди и молча смотрели, как летят из-под копыт комья влажной земли, как двигаются лошади, как играют под атласной шкурой мышцы, налитые силой, и ходят тугие сухожилия. Слышался храп, фырканье. Икающие звуки селезенки из глубин проносящихся лошадиных тел отбивали такт аллюра. Пахло дождем, взрыхленной землей, раздавленной травой, конским потом, навозом.

Наконец один из всадников обратил на нас внимание и на рыси подъехал. Из-под черной каскетки выбивались огненные пряди Джулии.

— Привет, старуха! — раздраженно крикнула она Мэй. — Какого черта притащилась?

На нас с Ричардом она вовсе не обратила внимания.

— Джулия, дорогая, — ответствовала Мэй. — Извини, что помешала. Хотела показать Анне, как тренируют лошадей.

— Анна, не верь ей, — продолжала орать Джулия, не подъезжая ближе. — Просто старушка бдит: как я ее лошадок работаю. Будто не знает. Мэй!!! Заезжай ко мне на конюшни часа через три: освобожусь — поговорим. Заодно и посмотришь, как у меня твои новенькие. — Она пустила лошадь рысью, перешла на галоп, быстро превратилась в пятнышко размером с муху и исчезла.

Сконфуженная Мэй побрела к машине.

— Never mind, dear, [119] — голос Ричарда звучал по-отечески тепло. — Подъедем к ней после чая.

Мэй понурившись залезла в открытую им дверь гоночной. Видно было, что она расстроена, и причина не в окрике Джулии.

— Thank you, dearest. You have always been so kind to me. You are a good boy, Richard. [120] Хорошо бы мой собственный сын так ко мне относился. Ричард, ты помнишь Рори? Он поселился на острове Бали. Там и живет. Женился сначала на местной принцессе — Боже, Анна, мне пришлось участвовать в бракосочетании — кошмар. Одели всех в национальные костюмы, да еще и лицо вымазали такой белой замазкой. Но зато в храме разрешалось курить!

Ответить на это было нечего. Притом мы уже остановились у серого дома Энн.

Хозяйка открыла нам сама: дрогнула и опустилась массивная бронзовая ручка темной блестящей двери, образовалась сначала щель, в которую выскочили стэффордшир и бордер-терьер, а потом мы увидели цветастое ситцевое платье Энн и ее улыбку. Улыбалась она точно как ее любимый стэффордшир.

— She has no brains at all, this dog [121], - сказала нам Энн вместо приветствия. — She is like a big fish — always looking at you like that [122]. — И Энн изобразила, как смотрит стэффорд, для чего ей почти не пришлось менять выражение лица.

Пока мы мыли руки, я все уговаривала себя привыкнуть к тому, что можно вот так просто подъехать к замку, постучать блестящим литым кольцом в тяжелую дверь, она откроется, и хозяйка пригласит мыть руки и предложит чай.