— Точно говорю, господин начальник стражи, — испуганно тараторил вполголоса неизвестно зачем отправившийся в верхний город Наххан. — Я и сам давно сомневался, отчего Шехур перестал клей варить. Уж с полгода не варит. Вонь, конечно, до сих пор стоит. Еще хуже вонять стало. А клей не варит. И не продает. Надо еще поспрашивать, скатывает ли он в бочках по-прежнему рыбьи потроха в Туварсинку? Если скатывает, и думать нечего, все пропавшие в этих бочках и сброшены в нее. А там уж сговорился с кем-то, подбирают их в море, лодки рыбацкие день-деньской на излете речной струи колышутся. Конечно, может, кого и разбило о камни, да что таким тварям сделается? Если бы не ружье господина охотника, на части бы его порвали! И еще надо узнать, как у нас торговля бочками? Кто поставляет? В какой размер?

— Молчать! — наконец прошипел побагровевший начальник стражи и махнул рукой одному из стражников, который уже несколько минут пытался достучаться до хозяина злополучного дома. Тут же с полдюжины крепких воинов подхватили наскоро изготовленный таран, ткнулись его комлем о противоположную сторону улицы, которой служила та самая стена, отделяющая верхний город от нижнего, и с уханьем одним ударом снесли ворота. В нос сразу же ударило вонью.

— Небо держите, сукины дети! — рявкнул начальник стражи арбалетчикам и повернулся к охотнику. — Ну что, зеленоглазый? Уж отрабатывай свою награду до конца.

Во дворе Шехура царило запустение. По углам блестела высохшая рыбья чешуя, тут же валялись разломанные гнилые бочки. Сам дом был разорен, окна выбиты, на земляном полу виднелся тот же мусор, что и во дворе. Устроенный у холодной печи лежак был пуст. Зато занимающий всю заднюю часть двора сарай выглядел огромным оплотом. Если бы ворота не были приоткрыты, и тут бы понадобился таран. За стенами, сложенными не из мрамора, а из неровных валунов песчаника, таилась опасность. Впрочем, тяжелая вонь перебивала все.

— Тут уж не рыбой, а мертвечиной, скорее, несет, — пробурчал начальник стражи, с опаской поглядывая на небо.

— В сторону, — приказал Кай. — Всем в сторону от ворот.

Каттими потянула с плеча лук.

Кай обогнул покрытый плесенью котел, подошел к воротам и толкнул створку. Новая волна ужасного запаха вышибла слезы из глаз.

— Что там? — спросил Кай Каттими, которая присела с луком возле котла.

— Никого, — ответила она после паузы. — Вроде бы никого. Но внутри светло.

Сарай был огромным. Пожалуй, внутри него поместились бы сразу три обычных деревенских дома, причем один из них стоял бы на свету, а два дальних в сумраке: передняя часть кровли была разобрана. Балки стояли в углу, черепица тут же лежала грудой. По левую руку до обреза стены в два ряда штабелем лежали бочки. Еще несколько стояли у входа. Кай заглянул в ближнюю, там с вывернутой головой, скрюченный, как ужасный младенец, вспухал мертвец. И в следующей лежал мертвец. И в третьей. Видно, не все ладилось у хозяев страшной мастерской с колдовством, кроме когтей на руках и ногах, рогов какие-то костяные выросты разрывали плоть несчастных на груди и спине и в итоге убивали их. Прочие бочки оставались пусты.

Кай шагнул вперед, отметил толстую балку, перекрывающую сарай напополам, под которой были видны следы то ли птичьих, то ли человеческих испражнений, шагнул дальше и замер. В расчищенной от хлама части сарая, в тени оставшейся в целости кровли, была устроена живодерня. Пол расчерчивали залитые кровью линии, которые замыкались большим кругом и заканчивались вбитыми в землю кольями, и на них висели полуразложившиеся человеческие головы. Центр страшного сооружения занимала тяжелая, потемневшая от крови колода, в которую были заколочены кованые полукольца для запирания рук и ног жертв. Вокруг устройства для ужасного колдовства лежали человеческие останки. В дальнем углу виднелись растерзанные туши недавно отданных Шехуру лошадей.

— Выходит, Истарк? — с некоторым удивлением прошептал Кай.

— Вот и насест, — послышался от входа голос начальника стражи. — А курочка улетела уже. И клеевар куда-то запропастился. Что скажешь, Алпа? Выяснила уже, что это за птичка могла быть? И что у нас в бочках?

Вслед за этим послышался звук рвоты, а затем спокойный, очень спокойный голос Каттими:

— Лошадок жалко.

Все повторилось. Тень. Быстрая тень. Сейчас. Сию секунду должна была пронзить горло Каттими. Вспороть ей гортань. Вышибить из прекрасного тела голос, взгляд, вдох, жест. Уничтожить. Сейчас. И, еще не видя, откуда исходит опасность, но чувствуя ее направление, Кай шагнул в сторону. Успел разглядеть среди лошадиных потрохов блеск арбалета и блеск лысины Шехура, взметнул ружье и разнес голову старику вдребезги. Только короткая стальная стрела уже вонзилась охотнику в грудь.

Он пришел в себя не от боли, а от слез Каттими. И странное дело, верно, только что бывшие горькими, слезы ее тут же обратились в слезы счастья. Кай попытался вздохнуть и понял, что его мучения не заканчиваются. В правом легком что-то клокотало и всхлипывало. Но боли не было. Она словно заплутала, не нашла нужную ей половину тела охотника. Половину груди так уж точно.

— Алпа сразу сказала, что только к Пере. Похоже, что она тут единственная, кто что-то может. Ты должен ее помнить, она, кстати, одна только и разглядела твой меч. Еще на дозоре у ворот. Страшная на вид старуха, а так-то ничего. Только молчит все время. Тебя этот Шехур насквозь проткнул своей стрелой. Я знаю, знаю, что он в меня целил. А ты его все равно убил. И десять золотых наши. Вот… — Кай услышал звон. — Алпа сразу запретила трогать стрелу, а потом Пера все сделала и боль сняла. Сказала, что еще неделю ты вовсе своей груди чувствовать не будешь. И еще сказала, чтобы дышал ты медленно, не торопясь. И чтобы не чихал и не кашлял. Она просто чудо сотворила, я видела, как воины, раненные, как ты, захлебывались кровью. Чудо.

Кай с трудом, словно на них давили тяжелые хиланские медяки, шевельнул веками. Он лежал в низкой, но чистой комнатушке, в которой, судя по свежести, было открыто окно, и более того, за окном слышался шум волн. Охотник повернул голову, увидел большой, потемневший от времени стол, лавки, ниши в стенах с множеством горшков и горшочков, пучки трав, мешочки, какие-то корзины, небольшой камин с тлеющими углями, поймал глазами расплывающееся, мокрое от слез лицо Каттими.

— Она сказала, что жить будешь, только если и дальше беречься не станешь, то шрамы на твоем теле вторым слоем пойдут. А начальник стражи приказал все там сжечь. И птицу эту так и не нашли. А Наххан героем ходит, словно это он гнездо нечисти нашел. И вроде бы трех рыбаков поймали, которые бочки вылавливали, но никого больше, все отобранные давно в лес ушли. По деревням говорят, что это они озоровали за городом, а кто-то и на крылатого сбрасывает слухи. Алпа нашла его имя в свитках, это один из ловчих Пустоты — его Пангариджей кличут. Он вроде как из тех, кто призывает служить ей.

— Пить, — попросил охотник, принял дрожащими руками кубок, опустошил его за секунды. — Еще.

— Опять? — помрачнела Каттими.