Когда появился он, я вдруг узнала, какой может и должен быть ум, как могут красиво и правильно «укладываться» в голове знания, образование, информация; как прекрасна и удобна логика, и как это здорово и просто — жить по элементарным человеческим заповедям: надо больше всех любить своих родных и близких, надо заботиться о тех, кого приручил, надо быть чистым и честным, надо уметь любить и уважать себя, а заодно и заботиться о себе, не только о других, надо помнить добро, но совершенно не обязательно прощать зло... И самое смешное (самое-пресамое!), что все эти заповеди и простые человеческие правила жизни отнюдь не противоречат высокому уровню начитанности и образования! А с лицемерием, показушничеством и провинциальным мещанством (ну-ка играй, дочка, на фортепьянах, играй до посинения, ужо мы сотворим из тебя Проню Прокоповну!) человеческие отношения совершенно несовместимы. Потому что, либо люди ведут себя как человеки, либо живут некую жизнь напоказ, того же требуя от своих малых детей, легко ломая их через коленку в случае малейшего сопротивления. Эх, хорошо, когда к горам прочитанной литературы и дипломам о «верхнем» образовании ещё прилагается мозг с извилинами. Но вот когда его нет...

Но вернёмся в лето 2002-го года.

— Я искал тебя всю жизнь, — очень скоро скажет он мне вроде бы такие банальные слова.

— А я так долго тебя ждала, — отвечу я ему вроде бы не меньшей банальностью. Но в данном случае за этими клише — стопроцентная правда, обоими выстраданная истина, большой кусок непростых наших жизней и часто горького опыта.

Через месяц мне всё было ясно: случайно, через Интернет, моя жизнь изменилась полностью и навсегда. Я встретила единственного, я люблю и любима. Жизнь никогда больше не станет прежней. Чувствовала я себя как-то странно, нереально. По вечерам возвращалась вроде бы в свой дом, вокруг всё было прежнее, но у меня будто изменился угол зрения, что-то случилось с глазами, с восприятием. Так бывает в странных снах, когда вроде бы всё знаешь, но при этом ничего не узнаёшь... Я с удивлением смотрела на свою квартиру, на предметы, на мужа: всё знаю, помню, но не узнаю. Всё своё, но — чужое.

И с каждым вечером мне труднее и труднее было возвращаться домой: я не могла видеть мужа, не могла быть с ним рядом, да и Женя мой страдал ужасно.

— Я не хочу больше отпускать тебя туда, — с дикой мýкой в голосе и с совершенно больными глазами он хватал мои руки, прижимал к своей груди и крепко держал, не отпуская из машины. — Не уходи... нет... то есть уходи оттуда прямо сейчас, мы поедем ко мне, ты останешься со мной навсегда!

— А Алиса? — дрожащим голосом спрашивала я, оттягивая минуту расставания, понимая, что сейчас всё-таки не решусь на правильный шаг.

— И Алиса. Хоть сейчас, хоть завтра, когда скажешь, пусть переезжает ко мне... к нам!

— Милый... — я начинала тихонько плакать.

Что удерживало меня в давно постылой квартире? Что держало рядом с давно постылым мужем?

Не буду лукавить: конечно, мне было немножко страшно менять всю свою жизнь — такую грустную, такую неудавшуюся, серую и убогую, но — привычную, мою, знакомую до последней минутки и понятную до каждого мелкого события. Так что, не только Шурик боялся что-то менять. Это было. И всё же не было главным. А главным чувством была... бабья жалость. Эта гнусная, гадкая жалость к мужу, к его тоскливым собачьим глазам, которыми он смотрел на меня каждый вечер, когда я приходила домой. А я с трудом выносила его присутствие. Он ведь всё уже знал, я не скрыла. Не скрыла и то, что происходящее — серьёзно, надолго, возможно, навсегда.

— Ка-а-атенька, — жалобно блеял он. — Ты хочешь покушать? Я мясо пожарил, как ты любишь... Давай вместе поедим, я кофе сварю, — и искательно пытался заглянуть мне в глаза откуда-то снизу, хоть и был высоким, здоровенным мужиком. А потом начинал плакать... Моё сердце разрывалось, я на самом деле хотела сигануть с нашего 17-го этажа, чтобы не видеть его страданий. Шуричек плакал каждый день. Он капал себе валокордин, просил у меня транквилизаторы, и руки у него всё время подрагивали, и губы, и нос, а ещё часто моргали глаза, в общем, налицо были все признаки огромного страдания. По моей вине.

Возникает вопрос: почему же я сейчас так жестоко, так не по-доброму обо всём этом пишу? Откуда и почему столько желчи и насмешек? Рассказываю дальше, приглашаю к чтению, может, станет понятно, и я не буду выглядеть бездушным чудовищем и злобной стервой.

Итак, Шуричек страдал, мучился, был несчастен и жалок. Меня это убивало. Я не могла уехать к Жене только лишь по этой причине. Женя дико переживал и стал терять и терпение, и хладнокровие: он просто не в силах был отпускать меня к другому мужчине, хоть у меня и не было с ним давно никаких «отношений». А я умирала от жалости к мужу, не раз ревела из-за неё на плече Жени и... не могла к нему уйти.

Однажды мы гуляли в дивном осеннем парке, любовались сентябрьской листвой и друг другом, кормили в пруду уток, и вдруг затрезвонил мой мобильный. Это был муж.

— Только что на работе мне вызвали «скорую». Я потерял сознание, — трагически-торжественным голосом сообщил он. — Сейчас я еду домой, мне уже лучше... Приходи, пожалуйста... домой.

Я помертвела. Чувство вины навалилось на меня с такой силой, что я думала — задохнусь.

— Что случилось? — Женя с ужасом смотрел на моё лицо. — Что-то с Алисой? — он схватил меня за руку.

— Нет. Мужу на работе стало плохо. Была «скорая»... — деревянными губами почти шёпотом ответила я.

— Он в больнице? Что с ним?

— Нет, он сам звонил, он едет домой. Просил прийти...

— Ничтожество, какое же он ничтожество! — закричал Женя. — Не мужик он, а баба, тряпка и слабак!

— Не надо, не надо! — шептала я. — Я должна идти домой, мне надо к нему...

— Да ты что, не понимаешь, что ли? Он же специально это делает, дешёвый шантаж! Он любой ценой хочет тебя удержать, даже такими вот гнусными трюками! Дурочка, не поддавайся!

— Нет, это всё из-за меня, — твердила я упрямо, глядя перед собой остекленевшими глазами и решительно шагая к машине. — Мне нужно быть рядом с ним, ему плохо...

— Да чёрт бы его побрал! Что же это такое! — кричал Женя, пытаясь меня остановить. Видя мою решительность, он всё же достал ключи от машины из кармана...

— Ты его не знаешь, — глупо твердила я. — Он хороший, добрый, меня любит...

— Так не любят! Так любят только себя! — пытался втолковать мне любимый. — Он махровый эгоист, а самое главное — трус и слабак. Давай я с ним поговорю!

У него была просто навязчивая идея поговорить с Шуричком и поставить все точки над «i». Я стояла намертво и стеной: во-первых, боялась неравного поединка (в интеллектуальном смысле, конечно); а во-вторых, опять-таки жалела мужа: ну как поплохеет ему от переживаний из-за такого разговора? Да и зачем мучить этого несчастного... Сейчас смешно даже... Зря я тогда не позволила им встретиться и поговорить, возможно, многих будущих неприятностей удалось бы избежать... Ну, что сделано — то сделано. Вернее — не сделано.