— Ну, разумеется, какая уж там честность, — да отсохнет мой язык!!! — Все они одним миром мазаны. А если человек честный, — при этих словах я легонько гладила Шуричка по голове, — так ему ничего и никогда не достаётся. Всё только этим бандитам! Ты — такой хороший, добрый, чистый, чудесный! Зачем тебе такая тварь, как я? Ты достоин лучшего! Ты найдёшь своё счастье, непременно найдёшь. А я уж буду плавать в своей луже грязи, где мне самое место...

Я сделала то, чему нет оправдания, чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах! Нельзя себя порочить, унижать, наговаривать на себя. А уж тем более на кого-то ещё... господи, на любимого человека! Этого делать нельзя в принципе, но ещё и потому, что никогда не знаешь, какой крокодил вдруг вылезет из вроде бы хорошо знакомого индивидуума. И как он, этот гибрид гомо сапиенс и земноводного, воспользуется всей той информацией, которую ты вывалила на него в порыве своей тупой и слепой жалости. «Жалость унижает человека». С этими словами персонажа классика часто спорят умники. А я так полностью согласна. С добавлением: и унижает, и убивает, и губит, и ломает. Причём, жалеющего...

А уж предательство любви вообще последнее дело. Женя меня давно простил, но сама я себя — нет. И, видимо, не прощу никогда...

Шуричек, шмыгая носом, плача и отрицательно мотая головой, всё же запомнил мои слова, усвоил их хорошенько и потом, как попка, повторил их моей мамочке. Именно тогда, когда она пригревала и утешала его по моей же просьбе. Я ведь тогда мно-о-ого глупостей понаделала...

Не буду клеветать на мужчинку, вполне допускаю, что поначалу он рассказывал обо всём этом без всякой задней мысли, просто хотел поплакаться в жилетку и по-детски поябедничать на потерянную жену. Но вот его бывшая свекровь, со своими противоестественными реакциями, парадоксальным образом (от своего большого ума, что ли?) приняла всё за чистую монету и возненавидела... мою любовь. Представляю себе, как она надела на себя маску католической монахини, хранящей верность Христу и ненавидящей любые людские чувства и страсти. Создалось впечатление, что пожилую женщину обуяла дикая зависть к вспыхнувшей рядом любви — настоящей, нежной, страстной, но не её, чёрт возьми.

Такое было впечатление, что женщина до одури испугалась входящего помимо её воли в жизнь семьи нового человека — сильного, умного, самостоятельно мыслящего. А это опасно и неприятно!

И вообще: как эта неудачливая, некрасивая, неумная, необразованная девчонка посмела САМА, без высочайшей на то воли что-то решать! Что-то менять! Да ещё ставить перед фактом! О-о, как она возненавидела мою любовь!..

Вспоминаю день, когда я уходила... С дочкой всё было договорено: она будет жить и со мной, и с папой. Как захочет, как ей удобней. Алиса на удивление спокойно и по-взрослому восприняла всё происходящее. Впрочем, почему «на удивление»? Пятнадцатилетней девушке до одури надоела наша тяжёлая домашняя обстановочка, мои периодические взбрыки и истерики, но больше всего — густое, мёртвое семейное молчание по углам: Алиса в своей комнате за плотно закрытой дверью, её папа перед теликом с футболом, мама — перед компьютером, будто оглохшая и мрачно молчаливая. Трудно было ей в таком доме, невесело и неуютно. Когда я говорила ей про Женю, очевидно, что-то со мной происходило хорошее, что-то менялось в лице, в голосе... Она слушала меня, улыбаясь, и ни разу не выказала никакого неудовольствия моими планами по «развалу нашей семьи».

В день моего отъезда она была дома, муж — на работе. Я упаковала свои вещи (если честно, то уходила, как порядочный мужчина, почти что с «одной зубной щёткой»: ничего не забирала с собой, Женя купил для нас прекрасную квартиру, обставил её, как конфетку... Мне не нужно было НИ-ЧЕ-ГО).

...И, тем не менее, я шмыгала носом. Алиса меня утешала:

— Ну, мамусь, ну, что ты? Сейчас приедет твой Женя, а я приеду к вам завтра же!

— Доча... Милый мой дружочек... всё же будет хорошо, правда? Ты последишь за папой? У меня из-за него так душа болит...

— Не беспокойся, я о нём позабочусь. Я его утешу. Всё будет хорошо!

Приехал Женя. Алиса встретила его радостной улыбкой и звонким голоском (они уже были знакомы, пару раз виделись). Мы погрузились в авто, я крепко поцеловала дочь, и мы поехали в наш новый дом.

— Алиска, похоже, не сильно расстроена, — удивленно произнес Женя.

— Она вообще не расстроена.

— Как, она не переживает?

— Думаю, наоборот. Она с оптимизмом смотрит на перемены.

Как сильно облегчила мне эти моменты расставания со старой жизнью дочка моя Алиса. Если бы не её понимание, не её доброжелательность и, я бы сказала, женская солидарность, я, возможно, не вы-держала бы «пытку жалостью». Маленькая моя, такая взрослая, мудрая девочка, спасибо тебе!

Я думала, что самым болезненным будет именно момент переезда, День Большой Перемены, а потом станет легче. Но адская боль жалости не покидала меня ещё долго и не давала прийти в себя. Иногда, ранним утром, я просыпалась рядом с любимым от острой боли в сердце: меня буквально пронизывала насквозь, сверху вниз, от мозга до пятки, мысль об одиноком, несчастном, плачущем Шурике. Иногда я не выдерживала и плакала, приводя Женю в отчаяние. Ведь он, к моему великому сожалению, неверно понимал эти мои слёзы...

— Ты, наверное, меня не любишь... — с горечью произносил он. — Ты жалеешь о том, что ты со мной? — он спрашивал это с таким страхом и отчаянием, что я начинала реветь уже по этому поводу. Господи, как я ненавидела себя в такие моменты! Всем-то из-за меня плохо!

Я не могла быть счастлива в полной мере, покуда знала, что Шуричку плохо...

Все последние годы после развода с первой женой Женя жил с мамой в большой квартире на Садовом кольце. Его взрослая дочь и внук уже давно обживали прекрасный город Лондон, а Женя работал, создавал своё дело, был одинок; полностью обеспечивал свою старую маму, с которой у него были весьма сложные и драматичные отношения. Я не буду описывать и рассказывать всё то, что любимый поведал мне о своей семье, о том, что происходило в их жизни на протяжении долгих-долгих лет — это не моя тайна и не предназначено ни для чьего внимания. Скажу одно: Женина мать, сейчас уже, к сожалению, покойная, была очень властной женщиной, стремившейся к полному подчинению всех окружающих своей воле. Женя не подчинялся и оттого его отношения с матерью испортились задолго до моего появления в его жизни. Испортились фатально... Но! Если бы все «любовно» относящиеся к своим родителям люди хоть на сотую долю так же заботились о них, как это делал Женя, в мире царила бы сплошная счастливая старость. Женина мама жила так, как хотела, и у неё было абсолютно всё, что нужно и чего желала её душа. Пожалуй, у неё не было лишь любви сына, но, я не уверена, что это было то, без чего она страдала.

Разумеется, с самого начала и речи быть не могло о том, чтобы мы жили все вместе. Именно поэтому Женя купил для нас новую квартиру. Но маму он навещал регулярно, обеспечивая её всем, чего бы она не пожелала. Только чтобы ей было хорошо.