Теперь перед ней стояла какая-то другая Ада: не не­уверенная в себе девочка, а женщина с чувством собствен­ного достоинства.

То, что всегда тяготило Кот в Аде — ее обожание и зави­симость, теперь исчезло. Изменилась прическа? Это не главное. Главное — стал другим взгляд: Ада смотрела теперь на Кот с прохладцей. Такие перемены в симпатичных нам по­клонниках обычно не оставляют нас равнодушными, и Кот не захотела отпустить этот спутник со своей орбиты…

Она весь вечер не отходила от старой подруги, не обращая внимания на негодование Феклы. Кот не любила медленных танцев, но, едва закончилась официальная программа презентации клуба, она, подтянув приспущенные на бедрах мужские штаны, взяла Аду за руку и потянула на танцпол.

— Ты как-то изменилась, Ад…

— А ты, к счастью, нет!

— Ты пахнешь сладко!

— А у тебя все тот же табачный мужской парфюм.

— Мне кажется, мы сто лет не виделись…

Ада промолчала и улыбнулась.

Они протанцевали весь медленный блок; Ада непри­нужденно клала руки на плечи Кот и торопилась их уб­рать, как только заканчивалась песня. Кот усмехалась и укладавала руки партнерши обратно. Пожалуй, в эти ми­нуты она как никогда близко была к желанию полюбить Аду по-настоящему…

С появлением Алисы Кот не сразу, но начала понимать, что ее горизонт — Кирш удаляется еще дальше, что на пути к ней вырастает океан. Журавль в небе — синица в руке… Одно другому не мешает, думала Кот, но, оглядываясь вокруг, понимала, что в «теме» никто не ограничивается одной синицей и вокруг каждого больного самолюбия собираются целые птичьи базары. И уже не каждая мечта­ет о журавле: лучше синица в руке, чем птичий базар вок­руг пустого дома…

— Адка, ты боишься одиночества?

Они танцевали, и Ада, прислушиваясь к своим ощуще­ниям от близости Кот, не сразу услышала вопрос, а пото­му посмотрела на подругу с непониманием.

— О'кей, объясню, — продолжала Кот. — Тебе не ка­жется иногда, что мы все успеем побыть одинокими по­том, когда сдохнем, а здесь, когда вокруг куча людей, быть одиноким просто глупо: нужно просто искать подходяще­го для сосуществования человека?!

— Так, по-моему, все люди только этим и занимаются. Только найти-то его трудно.

— Ерунда. Просто не надо усложнять и выдвигать не­реальные требования!

Кот притянула Аду ближе, и дальше они танцевали молча. Когда Фекла в очередной раз развернулась к танцполу, она увидела их поцелуй — как ей показалось, слиш­ком нежный и слишком долгий.

— Ах ты… коза черноголовая!

Локоть Феклы соскользнул со стойки, и водка выплес­нулась на колено сидящей рядом девушки. Тут же перед Феклой возникло тощее существо в просторной рубахе на­выпуск, его взгляд вряд ли можно было назвать миролю­бивым. Вместо извинений Фекла отодвинула рукой объект, перекрывший ей обозрение; тощая девушка оказалась до­вольно сильной и, вцепившись в Фсклины плечи, тряхану­ла ее об стойку. Вскочив с места, Фекла взвыла и, выхва­тив из-под себя увесистый стул на длинной стальной нож­ке, замахнулась… Девушка успела увернуться, народ на­чал стягиваться к дерущимся, и, когда остановили музы­ку, пары на танцполе услышали истошную брань. Koт на­чала пробираться к стойке.

— Кто там мутит-то? — спросила она у девушки, наблюдавшей за потасовкой с высоты стола.

— Да бучара какая-то красноголовая… Мама!

С этими словами девушка спрыгнула со стола: люди расступились, и перед носом у Кот появилась Фекла, воо­руженная все тем же стулом.

— Убыо тебя, сука!

Подняв одноногий стул как штангу, она резко удари­ла Кот по голове и, когда та схватилась за лоб, с размаху снова занесла свое оружие над ее головой; в этот момент кто-то с силой оттолкнул долговязую Кот в сторону, и вместо нее перед Феклой появилась Ада… Удар пришелся прямо по голове: хрупкая Ада сложилась как карточный домик, показавшись совершенно крошечной, и через не­сколько секунд распласталась на полу. Все замерли, и только Кот, исступленно озираясь, заорала;

— «Скорую» ей! Быстро!

…Зимнее утро в деревне кажется игрушечным: за кро­шечными окошками — тишина, а в ней — открытое но и ровный белый горизонт, как будто там, за стенами игрушечного же домика, — макет мира, еще не заполненный предметами, не раскрашенный красками… Печка, скамей­ка, ведра с водой, пестрые занавески и забавные фигурки на старом комоде — «сосланные» сюда из города за нена­добностью… Только холод в остывшем за ночь доме на­стоящий.

Кирш проснулась оттого, что кто-то чиркает спичкой. Босиком сойдя с кровати, она выглянула в дверь; Алиса, закутавшись в куртку, пыталась растопить печь с помощью щепок и газет. Кирш натянула шерстяные носки и вышла.

— Тебе помочь?

Взяв пару березовых поленьев, Кирш присела рядом.

Алиса завороженно смотрела на дуэт Киршиных рук и разрастающегося пламени… Мышцы — не по-женски развитые, пальцы длинные и изящные, с красивыми, коротко обрезанными ухоженными ногтями… Эти руки умеют ва­ять, писать, бить и ласкать, думала Алиса, любуясь. Когда огонь разгорелся, Кирш по-деловому сказала:

— Надо елку из леса притащить: Новый год на носу… Я его хотела с сыном встречать, но меня там могут ис­кать — его побеспокоят…

— Мне надо уехать, — тихо сказала Алиса.

— Ясно, — коротко отозвалась Кирш, побледнев. — Когда?

— Сегодня. Чтобы вернуться на Новый год.

— Ты не вернешься…

Спорить Алиса не стала: миссия, которая предстояла ей дома, была настолько тяжела для нее, что можно было просто не найти сил на скорое возвращение.

Алисе показалось, что у Кирш испуганный, полный от­чаяния взгляд, но та быстро перевела его на огонь и, по­дышав на кулак, закрыла маленькую чугунную дверцу и бодро вскочила.

— Так, надо завтрак готовить!

Москва — Питер… На душе — смута, на улице — сля­коть; это была дорога непонятно откуда и уже не совсем ясно куда; формально— из пункта А в пункт В, а на са­мом деле — распутье; ни туда, ни сюда, на одном месте, в середине розы ветров… Такое хоть однажды переживает каждый человек: когда жизнь вдруг решает перетекать в будущее не плавно, а рывком — со ступеньки на ступень­ку… По таким ступеням даже седовласый мудрец шагает как годовалый малыш; не зная наверняка, получится ли у него правильно перенести центр тяжести с одной ступень­ки на другую, а то вдруг случится, что вообще не разбе­решь, откуда куда шагаешь.

Алиса смотрела на тяжелые снежные облака и почему-то думала о том, на что смотрят они: на чистое небо над ними или на землю внизу? Не могут же они одновременно смотреть вверх и вниз

Мысли – тяжелые, как эти снежные тучи… Прежней жизни — бабушкиных чаепитий с ожиданием звонков от Андрея, Капы с его проектами и любимого блюза, уже не вернуть, а новой-то жизни и нет… Шаг вперед — два на­зад, настороженно, будто встречаются два врага, забывших, почему они должны враждовать; такова женская любовь?.. Вокруг Кирш глухая стена, которой она зачем-то защищается то ли от Алисы, то ли от самой себя. Или почудилась эта любовь?.. Или она, Алиса, не такая, чу­жая для Кирш? Рэй хочет быть мужчиной, а Кирш — не хочет, но при этом не чувствует себя женщиной и боится быть на нее похожей. Тогда кто она? Кому тяжелей: Кирш или Рэй? И почему вообще такое происходит с людьми? И как любить человека, который не уверен в своем отраже­нии в зеркале?.. Раньше Алисе не нравилось, когда любовь сравнивали с войной, она не принимала этой метафоры и теперь, но отчего-то ей вдруг стали понятны и воинствен­ные взгляды «тематических» женщин, и их камуфляжные штаны. Борьба была не в любви, борьба была внутри них, и они защищались, как будто шапка-невидимка можем помочь тому, кто вышел на минное поле…