Но это все внешние вещи. Карьерный рост мне не грозил, отпугивал трафаретами. Но одно испытание пришлось пройти — политику. То есть, правильнее сказать, общественные дела. Было время, когда сама жизнь вынуждала писателей вмешиваться во все проблемы по охране природы, памятников культуры, в нужды образования и воспитания. Оно, может быть, было бы и неплохо, будь от этого польза. Все мы думали, что Россию спасаем, а было почти одно сотрясение воздуха. Громокипящие аудитории, письма, митинги, протесты. Затянуло в эту круговерть, как собаку в колесо, и меня. Выступал, и много выступал. Идешь по Москве: Кремлевский Дворец съездов, Колонный зал Дома союзов, Зал заседаний Храма Христа Спасителя, залы Домов литераторов, архитекторов, журналистов, композиторов, сотни и сотни аудиторий по стране и за границей. Что говорить о радио и телевидении, газетах и журналах. И кому все это было нужно? Только не мне. Лысел, да седел, да здоровье терял. Да и себя. Не общественный я человек, известность не радовала, а тяготила.

В самом процессе писательства только оставалась еще радость. Но такая краткая, так быстро проходящая. Ну прочли, ну перечли, ну забыли. Что ни скажи, что ни напиши, все булькает в черную воду бегущего по пятам забвения. Что мы можем добавить к высоченной горе написанного? И если бы еще и читатели меня бросили, я бы с радостью швырнул с этой горы свою исписанную бумагу, а за ней и чистую. И долго глядел бы вслед этим черно-белым птичкам.

Лет сорок шел я до этих веселых мыслей, лет сорок назад исповедался и причастился. И как иначе? Я же из православной семьи. И что искать, чего дергаться? Есть в мире спасение? Есть. Оно вне безголового огромного стада людского, лежащего во зле. Надо войти в единственно живое в этом мире малое стадо Христово. Остальное — суета сует, все суета. А как войти? Для монастыря я не созрел, а может, перезрел. После размышлений и советов с умными людьми, в число коих первыми вошли монахи и батюшки, я для начала решил направить стопы не в монастырь, а пожить вначале вдали от Москвы, в одиночестве. Жена моя, человек верующий, меня одобрила. Итак, я решился хотя бы год обойтись без Москвы, скрыться в благословенных просторах России.

Церковь, книги, простая пища, молитвы. А там посмотрим. По своей простоте, которая нынче граничит с глупостью, я не скрывал намерения уехать. Именно в это время приблизился ко мне доброжелательный мужчина, я его и раньше встречал на патриотических вечерах, он говорил о знакомом ему месте в далеких северных пределах. Туда трудно добраться, там ни газа, ни водопровода. Зато лес, поляны, родники. Избы, благодаря демократии, брошены и гибнут — кто сейчас туда поедет? Они вообще все теперь по цене дров. То есть там меня никто не достанет, и прочее. А ему там от дальней родни достался дом. Вот адрес, вот ключи. Считай дом своим и живи в нем хоть всю жизнь.

Я походил-походил по столичным проспектам, подышал атмосферой мегаполиса и решился. Напоследок, перед поездом, выкинул в урну Ярославского вокзала сотовый телефон как последнюю связь с покидаемым миром.

Мужчина предупреждал меня, что туда и никакой автобус не ходит, что надо будет взять частника. Так и вышло. И частника искать не пришлось, он сам ко мне подскочил, прямо к вагону. Будто именно меня и ждал. Машина у него была из породы внедорожников. Внутри был прекрасный запах соснового леса. Я скоро задремал. Но кажется, что тут же и проснулся.

— Мы на месте! — сказал то ли мне, то ли кому-то водитель.

— Достаточно? — спросил я его о сумме платы за проезд. — Или добавить?

— Прокурор добавит.

Село было небольшое, безлюдное, заваленное чистейшим снегом. Частник посоветовал мне спросить в магазине, где дом, который мой, и сразу уехал. Магазин был маленький, типовой, то есть шлакоблочный, то есть в нем было холодно. Продавщица непонятного возраста, закутанная во много одежд, показала направление:

— Вы что, в нем жить будете? Вам что, хозяева ключи дали? Так-то он крепкий.

Я побежал чуть ли рысью: это же дом, приют спокойствия, молитв, трудов. Дом среди русского пространства! Я его сразу полюбил. Три окна на улицу, земля под окном, одворица. Двор крытый, хлев, сарай, баня. Как я понимаю, счастье — это или полное отрешение от всего земного, или же, если такое не под силу, то обладание желанным земным. Первого я не заслужил, а на второе надеялся. Мне хотелось вдали от Москвы, заботящейся только о себе, но насквозь пропитанной болтовней о спасении России, забыть ее и просто пожить по-человечески. Своими трудами, может быть, даже показать пример трудов во славу Божию и российскую. И в самом деле — хватит разводить говорильню, надо что-то делать. Делать! Не языком, а руками. Вот это — моя земля, и моя цель — не дать ей одичать, зарасти, показать, что может русский мужчина, если ему не мешать.

Стояла царственная северная зима. Это ликование сердца, этот взгляд, улетающий в солнечную белизну, эти полные вдохи и выдохи лечебного морозного воздуха — все это увеличивало радость вхождения в новое жилище.

Счастье продолжилось затапливанием русской печи, и сразу подтопка, чтоб быстрее прогрелись окоченевшие стены. Вначале немного поддымило, пришлось даже открывать дверь, чтоб проветрить, но потом труба прогрелась, пошла тяга. И вот уже можно снять шапку, вот уже расстегнул дубленку. И как-то возбужденно и нетерпеливо ступал по широким половицам, выходил во двор, прикидывал необходимые дела. Поправить крыльцо, подмазать, побелить печку, вычистить подполье, упечатать окна, застелить полы домоткаными дорожками, красный угол оборудовать. Сложить камин. Да, это обязательно. Сидеть перед ним долгими зимними вечерами и читать хорошие книги.

Восторженное чувство вселения требовало закрепления, причем конкретного. Ведь как у нас: если хорошо, то надо еще лучше. Я подбросил и в печь и в подтопок поленьев поосновательней и отправился в магазин. Мимо дома проходил черноватый мужчина в желтой телогрейке. Снявши потертую шапку, протянул руку, представился Аркадием. Поздравил с покупкой, просил по всем вопросам обращаться к нему.

— Дрова, картошка, овощи какие — нет проблем. Со служебного входа.

В магазине, куда, оказывается, шел также и он, я взял посудину. Естественным было то, что его приглашу. Стал брать закуску. От радости брал чего подороже.

— Ты идешь, Аркаша? — спросил я. — Или чего-то покупать будешь? — Зачем было церемониться, все равно же на «ты» перейдем.

— Нет, я так зашел, — отвечал он.

Продавщица хмыкнула. Мы пошли к выходу. На крыльце Аркаша как-то поерзал плечами:

— Знаете что, разрешите к вам обратиться.

— К тебе, — поправил я. — К вам — раздельно, квас вместе.

— По рукам! — воскликнул он. — Ты взял дорогую, я видел. Но еще возьми пару-тройку бормотухи, левой водяры. Потом поймешь для чего.

Но я уже начал понимать. К крыльцу двигались несколько, как говорили раньше, темных личностей. Очень приличные мужчины среднего возраста. Я понял, что придется поить и их. Если хочу иметь тут благоприятную атмосферу для жизни. Нельзя же показать себя скупым, нелюдимым.