С 25 сентября Дутов вновь возглавил свою армию, которая к этому времени снова сменила название и стала называться Оренбургской. В это же время Оренбургская армия потерпела окончательный разгром под Орском и Актюбинском и покатилась к Семиречью. Она шла через Тургайские степи, через пески Прибалхашья к Сергиополю. Впрочем, это была уже не армия, а длинный обоз, набитый голодными, больными, умирающими от тифа людьми.

Эмигрантский историк С.П. Мельгунов так описал отход Оренбургской армии: «Что сказать про тот «Страшный поход» южной Оренбургской армии, по сравнению с которым даже большевистский повествователь считает другие эвакуации «увеселительными прогулками». Оренбургская армия держалась на фронте, сколько могла. «Буду бороться, пока есть силы, — писал Дутов Колчаку 31 октября из Кокчетава. — Оренбургская армия, первая Вас признавшая, всегда будет с Вами и за Вас»[223].

Отступая, дутовцы двигались через гористые Тургайские степи и через безводные и пустынные пески Балхаша к Сергиополю на соединение с Анненковым в Семиречье. С армией двигались голодные, умирающие тифозные толпы беженцев. Те, кто не мог идти, должны были погибнуть. Их убивали собственные друзья и братья. Общее количество отходивших, по словам большевистских источников, колебалось от 100–150 тысяч. К концу марта границу Китая близ города Чучугон перешло до 30 тысяч человек»[224].

Бывший анненковский офицер Савельев в показаниях, написанных 31 мая 1926 года и переданных консулу СССР в Чугучаке, рассказывает о встрече, которую якобы подготовил Анненков армии Дутова.

В правдивость Савельева трудно поверить хотя бы потому, что до ухода обеих армий в Китай между Анненковым и Дутовым существовали спокойные отношения. Не мог Анненков отдать такое приказание! Не мог даже из простого человеческого чувства, человеческого отношения к людям, соратникам, единомышленникам, не мог он, наконец, так легкомысленно подорвать свой авторитет, свой имидж отца-командира, не мог потому, что такой приказ заранее был обречён на невыполнение, не мог, наконец, и потому, что Анненкова связывали с Дутовым дружеские отношения, возникшие ещё на Верхне-Уральском фронте, и они намерены были вместе сражаться с большевиками в дальнейшем.

Прибыв в район действий Анненкова, Дутов поспешил к нему. «Атаман Анненков, — цитирую «Колчаковщину», — очень радушно, как дорого гостя, встретил его. Атаман Анненков говорит:

— Ты — генерал-лейтенант. Ты давно уже — командующий армией, у тебя большой опыт, у тебя шестнадцать генералов, отличный штаб. У меня нет штаба, я один армией командую и младше тебя. Прими командование!

Атаман Дутов отвечает:

— Я измучен до крайности, моя армия не обеспечена. Ты — молодой, полон сил и энергии. Командуй ты, а у меня болят старые раны.

Атаман Анненков отвечает:

— У тебя их три, а у меня восемь! Одна получена совсем недавно…

Командовать стал Анненков, а Дутов удалился в тёплый, сытый Лепсинск, чтобы ведать административными делами.

После отдыха частей Дутов сформировал Оренбургский отряд под командованием бывшего красного комбрига Бакича. Отряд успел занять северный фронт от Сергиополя и считался Северной группой. Южной группой осталась 5-я армия под командованием генерала Гулидова. Партизанские части Анненкова занимали среднее положение. Мне предложили общее командование всеми группами, я отказался, и группы остались самостоятельными под командованием своих начальников. Общее командование было немыслимо, потому что не было средств, всё было на исходе.

Северный и Южный фронты были накануне гибели: с тылу мы имеем китайскую границу, запасов не было никаких».

На последнем этапе борьбы с большевиками дутовские войска сражались плохо. В них царили низкая дисциплина, митинговщина, дезертирство. В марте 1920 года северная группировка Бакича (по данным Анненкова — 12,5 тысячи человек) была разбита и через Майкапчагай ушла в Китай. Не вступая в непосредственное соприкосновение с противником и не предупредив Анненкова, ушёл в Китай с частью своих сил и Дутов.

В письме к Бакичу он так описывает свой переход в Китай через перевал Карасарык: «Дорога шла по карнизу к леднику. Ни кустика, нечем развести огонь, ни корма, ни воды… Дорога на гору шла по карнизу из льда и снега. Срывались люди и лошади. Я потерял почти последние вещи. Вьюки разбирали и несли на руках… Редкий воздух и тяжёлый подъём расшевелили контузии мои, и я потерял сознание. Два киргиза на верёвках спустили моё тело на одну версту вниз и там уже посадили на лошадь верхом, и после этого мы спустились ещё на 50 вёрст. Вспомнить только пережитое — один кошмар! И, наконец, в 70 верстах от границы мы встретили первый калмыцкий пост. Вышли мы на 50% пешком, без вещей, несли только икону[225], пулемёты и оружие… У Вас 10.000 человек было, не знаю сколько теперь. А у меня было около 100, а сейчас набирается до 1600, так как беглецы Анненкова всё идут ко мне и на коленях просят о принятии их…»[226].