всем этом, когда приеду, когда сумею все выяснить, выслушать и свести вместе обе, так сказать, враждующие стороны.

Ликин, почему ты ничего не написала о вызове 25/111, куда это тебя вызывали и по какому поводу?

Завтра подаю заявление (еще одно) на имя Нач-ка Управления Краслага, капитана Госбезопасности Почтарева, о свидании с тобою и Мариком. Местное командование обещало мне поддержку, — может быть, разрешат. Писала ли ты сама? Только без разрешения не езди, это ни к чему не приведет, так разрешения не добьешься, не повторяй Пашиной ошибки.

Прошу тебя только об одном: пиши мне. Как можно чаще. Спасибо тебе за фото Марика, я беспрерывно смотрю и целую его. Когда же снимешься ты? Присылай мне каждый раз свои и Марика карточки. Целую тебя крепко, крепко, обнимаю тебя и Мароньку бесчисленно и горячо.

Ваш Сема.

Привет маме и всем родным.

Ликин, спасибо за поздравление, но ты ошиблась: 9/VI, а не 9/V. Целукаю т. Сема.

Ровный свет в пространстве. Спит белая стена. Тени родителей моих находят на ней множество отражений, от письма к письму становящихся все рельефнее. Остановившиеся часы сейчас вновь затикали, чуя свою нужность в приближении мирового побоища на нашей земле.

Что за чудный городок этот Канск, расположенный поблизости яркого всегда Красноярска?.. Почему именно он выбран злодеями приютом для каторжан?

Вот один из них, неплохо все-таки устроившийся у бухгалтерского стола, гнущий спину над дурацкими бумагами с утра до ночи, тихо, про себя, несущий огромную страсть — мой отец, пронумерованный, как и все его коллеги, лагерник. Он рядом с чернилами и бумагой, он в порядке. Неведомо его знанию и сознанию смеющееся над старым миром слово «компьютер», он ловко щелкает на счетах — наряды, наряды, наряды, кажется, сотни тысяч одних нарядов…

Не ошибись в расчетах, бухгалтер!.. Не вешай нос, не высовывайся, не лезь вперед батьки в пекло, но и не отставай… Сидишь — и сиди. С властью заигрывай, но только в художественной самодеятельности — это честнее, чем в иных случаях, во всяком случае, не подлее. Да и жизнь разнообразит. И от этапов спасает (главное). На воле ты пел, так и здесь попой во весь голос, пока глотку не разодрало и сердце не застопорило. Себе удовольствие, а другим радость. Музыка преисподней. Эстрада без парада. От тоски и тошноты единственное спасение.

У отца моего был действительно хороший голос, тенор-баритон, конечно, не лемешевский, но с оперной вибрацией, без школы, без итальянских секретов владения дыхательной техникой, но, на высоких особенно нотах, — громовой до удивления, сильный, что и говорить, голос.

«По утрам он поет в клозете» — почему-то вспомнилась гениальная фраза, начинающая знаменитый роман. А в карцере не пробовали?.. А на лесоповале не хотите?.. Большой театр города Канска с залом, полным уголовниками, и «правительственной ложей», где сидят начальнички… «Спой нам, ветер, про дивные страны»… Бурные, долго не смолкающие аплодисменты. Здравицы в честь товарища Сталина. Крики «ура!», переходящие в овацию. В роли Николая Маяка — зэк Семен Шлиндман. Наш родной советский «китч».

Оболваненные и недооболваненные сталинщиной, канули они все. Исчезли с поверхности земли, связанные ниточками страстей и обид. Зачем они жили?.. Почему им, а не нам или еще кому, выпало именно ЭТО?.. Для чего пискнули их жизни, прокрученные в жерновах кровавой истории?.. Кто знает ответ?

До войны, между прочим, остался месячишко с лишком.

Канск, 11/V — 1941 г.

Здравствуй, моя родная Лидука, здравствуй, мой родной сынок Марик!

7-го числа я получил вашу посылку, что была 19/IV отправлена из Одессы. 8-го числа я получил бандеролью 2 книги: «Планирование производства» (неправильно, надо: «Вопросы планирования предприятия») и «Амортизация и ремонт в промышленности СССР».

Очень благодарен тебе, моя женушка, за твою заботу и помощь. Все то, что ты послала, дошло в целости и сохранности, ничего не испортилось, все это очень нужно и ценно для меня. С огромным удовольствием я съел твой замечательный огромный кекс, — ничего вкуснее я в жизни не едал! В каждом кусочке я чувствовал твои, милые мне, пальчики, твою заботливую и искусную руку. Большое спасибо тебе и маме (ведь не без ее участия пеклась эта превосходная штука?).

Надпись и отпечаток ручонки Марка очень меня обрадовали, но чорт возьми, ящика я не получил — ящиков нам не выдают, они остаются в почт. — посылочном бюро.

Вчера и сегодня было повторение концерта, о котором я тебе уже писал. Я вновь пел те же песни. На этот раз у меня получилась неприятная штука. Когда я пел «Москву», я вдруг увидел ее воочию, представил себе тебя, Марика, нашу комнату, и это все так рельефно встало перед моими глазами, что я забыл на мгновение, где я нахожусь, что я пою в концерте, и… заплакав, поперхнулся, споткнулся, остановился посреди песни, слова выпали из памяти, и, пока я спохватился и собрал себя, пришлось пропустить целую строку. Это очень неприятно перед публикой, но я так взволновался этим чудным видением, что до сих пор не могу притти в себя. Как тоскливо мне без вас, мои любимые, как тяжело! Когда же кончатся мои мучения?

Я пишу сейчас еще 2 жалобы: на имя М. И. Калинина и в Особ. Совещание. Я уже писал тебе, что имел сообщение от 1-го Спец. Отдела НКВД СССР о том, что мое ходатайство о пересмотре дела передано в Секретариат Особого совещания. Это было в марте месяце, сейчас уже май, изменений никаких нет. Ты пишешь, что решения 1940 года не пересматриваются сейчас, но ведь оно неправильное, не может же оно оставаться в силе! Что делать для того, чтобы обратить внимание, заинтересовать, побудить к справедливому пересмотру? Помогут ли мои жалобы, будут ли их читать, сумеют ли они нарушить эту установленную «очередь» для пересмотра?

Ликин, постарайся добиться приема у Наркома Госбезопасности Меркулова, может быть, он тебя примет? Расскажи обо мне все, что знаешь, всю мою жизнь, скажи, что я не виновен, что я никогда не был и не мог быть тем, за кого принимают меня, что я всегда был и остался глубоко преданным своей Родине, Партии и Правительству, пусть проверят мою верность на любом деле, в котором я готов, если это нужно будет, жизнь свою отдать за мою родную Советскую власть, за партию, за Сталина. Зачем меня мучают, кому это нужно в нашей стране?

Заявление о свидании я подал