– Завтра вас будут сортировать.

– Как сортировать? Мы, что – овощи?!

– Для них что-то вроде этого. Коммунистов, евреев и офицеров расстреляют. Способных работать, уведут, а остальных оставят подыхать с голода или от ран.

Душа черноморского моряка восставала от такой несправедливости. Он знал, что никогда не согласится работать на врага, а, значит, его ждет голодная смерть. То же будет и с Олегом, потому что он уже совсем не мог наступать на ногу. Если только немцы увидят его с палкой или с костылем – расстрел неминуем. Рана начала уже загнивать, и ему нужен был стрептоцид или хотя бы самогон, вместо спирта. Лежа в бараке, его не достанешь, надо в город выбраться. А это возможно только в том случае, если он согласится на них работать. С таким невеселыми мыслями он уснул.

Костя пошел работать и подкармливал Олега. Достал стрептоцид и самогон для промывания раны, познакомившись с охранником, которого звали Степан. Он рассчитывал залечить рану Олега, чтобы вместе убежать. Степан в разговорах прямо не говорил, но намекал, что это возможно. Но, не все охранники были такие. Среди них особо выделялся один щупленький вредненький тип. Он явно демонстрировал свою приверженность немецким порядкам и правилам игры, которые позволяли ему реализовывать свои садистские наклонности. Но эта бравада была поверхностной. Из самых глубин его души поднималось глухое раздражение. Жалел ли он, что пошел к немцам в услужение или еще что-то вызывало раздражительность, трудно было сказать. Порою казалось, что, неистово избивая пленного, он мстит ему. Но чем несчастный провинился перед ним? Разве только тем, что смог сберечь свое человеческое достоинство и не пошел в услужение к немцам, как это сделал он? А он не сберег, не устоял. И, чтобы самому себе не казаться раздавленным обстоятельствами червем, слабаком, измываясь над узниками, доказывал самому себе, что сильнее их, хотя и прекрасно понимал, что силы неравноценны. Но ему обязательно надо было превосходить, в чем угодно, но только превосходить, пусть даже перед пленным, который не может ему ответить тем же, который не может опрокинуть его мнимое превосходство, который не может сбросить его с пьедестала. Многие затаили на него зло, многие мечтали встретиться с ним один на один в темном углу. Наблюдая это, Константин думал: «Зачем ему это надо? Зачем он плодит против себя злобу? Ведь прекрасно понимает, что когда-нибудь его кто-нибудь все-таки пришибет. Если понимает это, то тогда не иначе, как азарт игрока его толкает на такие действия. Если не понимает и надеется на то, что никто не посмеет его тронуть, тогда он просто дурак, тупой и недалекий фраер. Пока их дорожки не пересекались, а вот на его друга Червь поглядывал. Никто не знал его настоящего имени, но в среде пленных его звали так. Если бы он только знал, что никто не верит в его показушное превосходство и силу, никто его не боится, как он этого хочет, а просто презирают, он бы всех поубивал. Но Костя чувствовал, что тот положил глаз на Олега и, рано или поздно, им придется схлестнуться. Он не позволит обидеть своего друга. Пока у Олега по совету Кости получалось обходить Червя десятой дорогой, но последнее время он все чаще и чаще стал попадаться им на пути. Нога Олега все никак не заживала, а фронт подходил уже совсем близко. Однажды Червь пришел в барак и сказал Олегу:

– Хватит валяться. Завтра пойдешь на работу.

Костя понял, что наступил тот момент, когда надо от него избавиться. Он пошел за ним следом, решив не выпускать его из поля зрения до темноты, проследить за ним, а ночью придушить. Ничего другого не оставалось. Червь покрутился в казарме, где они жили, а потом пошел к выходу из лагеря. Навстречу ему шел Степан.

– Что на свиданку пошел?

– Да. До завтрашнего утра.

Костя выругался с досады.

– Степан, он приказал Олегу завтра на работу выйти, а Олег еще толком ходить не может.

– Надо вам бежать из лагеря. Ни сегодня завтра здесь будут наши. Немцы немощных расстреляют, остальных отправят в Германию. Приказ уже пришел с вами разделаться.

Русские к вечеру на этом участке прорвали фронт. В лагере началась паника. Кто-то отключил электричество. Степан сказал Косте идти к южной вышке. Там сняли часового и прорезали колючую проволоку – можно выйти из лагеря. Когда он, в обнимку с Олегом направлялся в указанном направлении, туда уже небольшими группами, пригибаясь и оглядываясь, шли узники. Под покровом темноты они покинули лагерь, вышли на окраину города. За городом уже шли настоящие бои. Дальше идти не было смысла, можно было попасть под артобстрел, и они спрятались в погребе. А когда войска зашли в город, вышли. Их приняли за дезертиров, и судили военным трибуналом. Костю направили в особое формирование, состоящее при стрелковой дивизии. Олега для начала – в госпиталь, а потом тоже ему светил штрафбат. Так их дороги разошлись.

* * *

Только началось ясное утро, как противник бросил в контратаку двадцать танков. Впереди плотной стайкой шли десять «тигров». В этом месте артиллеристы не были прикрыты пехотой. Орудия остались один на один с танками. Можно бы было сняться и увести орудия за высоту, которая была за спиной. Время для этого еще было. Но это значило – открыть путь врагу вглубь наших боевых порядков. И командир решил принять бой. Костя вспомнил свой первый бой. Его обстановка была очень похожей на эту. Но тогда ему повезло. Повезет ли сейчас? Останется ли он в живых? Эта мысль мелькнула, как-то вскользь и ушла, потому что следующая, ему уже подсказывала, что надо развернуть пулемет в лоб, идущему на него танка. На одно орудие было по три танка и на всех – батальон пехоты с ними. И вот в бреши между танками хлынул поток пехоты. Костя еще успел заметить, как за их спиной бежали офицеры и подталкивали солдат пистолетами. Потом все смешалось в жуткой круговерти. Артиллеристы столкнулись с вражеской пехотой на своих огневых позициях, оттесняли их штыками и гранатами, схлестнулись с ними врукопашную. Костя то колол наседающего врага, то метал гранаты в их гущу, то расстреливал в упор, надвигающийся танк, то поднимал жерло в зенит, на проносящиеся над головой самолеты. Они бомбили позиции батарей. Сколько продолжалось это неимоверное столкновение, он определил только потом, после боя. А сейчас ему казалось, что бой длится вечность, и ему не будет конца. Только отбрасывали одну атаку, как гитлеровцы бросались в следующую. Сколько было таких атак, Костя не считал. Враг наседал то спереди, то сбоку, и надо было вертеться во все стороны, чтобы не пропустить последний смертельный выстрел. Он даже не сразу заметил, что наступила тишина. Просто стало, как-то не так. Он посмотрел в ту сторону, откуда вначале шли немцы, и увидел шесть горящих танков и трупы немецких солдат, лежащих вповалку, рядами, словно снопы при уборке урожая. Он плюхнулся на землю, вытирая тельняшкой пыль и грязь с лица, по которому ручьями стекал пот.

17.

В последнюю спокойную ночь перед наступлением Аня стояла на посту, вслушиваясь в монотонный шум леса, вглядываясь в темноту, окутывающую местность, вспоминала, как после школы пошла на курсы машинисток – стенографисток, как по путевки комсомола была направлена на работу в органы, туда, где больше молчат, чем говорят, туда, где не поощряется не только излишнее любопытство, а любопытство вообще. Интересно кем бы она стала, если бы не случай, который привел ее на скамью медицинского училища. Может быть, шпионкой, работала бы в тылу у немцев. Ей тогда интересно было это, но то, была романтика. А теперь она знает цену этому, и знает, каково это – единоборство с врагом. Война мигом рассеяла туман романтики.