Никто не говорил об этом вслух, но все знали, что нарком обороны приказал сформировать в пределах каждой армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов и поставить их в тылу неустойчивых и ненадежных дивизий. Каждый отряд насчитывал до двухсот бойцов. Им вменялось в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов.

Но, несмотря на всю строгость приказа, отступление войск не прекратилось, хотя и замедлилось. Чрезвычайные меры, предпринятые по указанию товарища Сталина, не смогли воспрепятствовать отходу, сопровождающемуся окружением и разгромом ряда соединений и частей Сталинградского фронта. Недостаточная идейная неустойчивость советских солдат была не единственной причиной неудач. Вермахт превосходил Красную Армию по умению вести разведку, по умению сосредотачивать силы в направлении главного удара, ослабляя второстепенные участки. Нашим командирам надо было еще учиться воинскому мастерству, умелому руководству действиями войск.

* * *

В группу, которая должна была первой выходить из окружения, вошли дивизионный клуб, редакция газеты, штабные подразделения, артисты, оказавшиеся на этот момент в дивизии. Всех посадили на машины. Им предстояло прорываться с одним из полков дивизии. Это был лучший механизированный полк, зарекомендовавший себя, как наиболее боеспособный, сохранивший не только людей, но и почти всю технику, хотя не выходил из непрерывных боев с начала войны. Ему уже дважды удавалось успешно выходить из окружения, и он имел в этом немалый и ценный опыт. Перед войной тактика выхода из окружения не отрабатывалась на учениях и не разрабатывалась в теории, как мало перспективная, и какой же необходимой она оказалась теперь, когда в окружение попадали не только полки, дивизии, но и армии. Но этот прорыв был самый сложный, потому что предстояло идти напролом прямо через небольшой районный городок. А в нем, как было известно, стояли немцы и жили мирные соотечественники, в основном, старики, женщины и дети. Но только так можно было вывести полк из местности, в которой они оказались. Хотя и это казалось сомнительным, и уверенности на успех не было, но и другого варианта тоже не было. На войне, как на войне. Иногда приходится идти на немыслимое, надеясь даже на пол процента шанса из сотни. И эта мизерная доля надежды, вселяла такую уверенность, наполняла сердца и тела непреодолимой силой, и эта сила выносила их победителями из сложившейся обстановки. Так было и на этот раз. Вдохновленный этой самой половинкой процента, командир полка разработал дерзкий план. Сначала пропустить крытые машины, посадив в них автоматчиков и гранатометчиков. Чтобы замысел удался, нужна была внезапность. Даже не стали посылать разведку, чтобы не спугнуть немцев. Машины должны были идти напролом, выказывая свою беззащитность. Этакие отчаявшиеся смертники, бросившиеся с головой в омут. Но при первом же появлении немцев. Они должны были открыть огонь. Для этого автоматы и гранаты собирали по всему полку. За полуторками следовали бронемашины. Они нужны были, чтобы прикрывать прорывающиеся подразделения.

В город вошли в четыре часа утра – время самого крепкого предутреннего сна. Но на это, конечно, не надеялись, потому что посты спать не будут и при первой же подозрительной ситуации, поднимут всех по тревоге. По прежним донесениям разведки было известно, что на окраине расположились немецкие минометчики, разбившие свои огневые точки при выезде из города. Вот их-то и следовало опасаться больше всего. Первых немцев увидели еще, не доезжая до окраины. Они-то и подняли стрельбу, и бойцам пришлось ответить. Из полуторок строчили автоматы, летели во все стороны гранаты. Поднялась такая бешенная стрельба, что ее услышали и минометчики, а полуторки уже были на окраине, и неслись мимо них. Они с ревом, сбросивши газ и шумовую маскировку, разбрасывая гранаты, промчались вперед. За ними показались подразделения и бронемашины. Стоны, крики, хлопки разрывов гранат и стрекот автоматов, создавали что-то невообразимое. Именно то, на что рассчитывал командир – замешательство немцев. А, когда враг опомнился, полк был уже далеко и благополучно следовал в район сосредоточения дивизии. Оказалось, что именно они добрались без серьезных потерь, несмотря на то, что условия окружения у них были самые сложные. Сумели правильно выбрать время и место прорыва. Но это еще было не все. Ведь и сама дивизия была в окружении, и, чтобы перейти линию фронта, надо было еще посражаться.

Начальник штаба дивизии поблагодарил солдат и офицеров за успешный выход из своего кольца, и объявил, что теперь им предстоит выходить из общего окружения. Для этого необходимо будет сделать бросок. Бросок то сделали, но в это время узнали, что в окружении уже вся армия. Теперь мало кто знал, где он этот фронт, но все шли на восток. Шли группами, прорывались с боями. Не было уже ни полка, ни дивизии. Все перемешалось в сутолоке боев и окружений. Несколько суток не спали. Группа из двадцати человек, в которой был Костя, решила заночевать на окраине деревни, а утром их арестовали. Они подозревали, что кто-то из местных навел на них немцев, хотя они предприняли все меры, чтобы их никто не видел.

Солнце наполовину опустилось за горизонт, когда они подходили к месту, куда сводили всех пленных. Но Костя не смотрел туда, за колючую проволоку, где начнется совсем другая его жизнь. Он смотрел на солнце и вспоминал, как увидел первый закат на море. Парень из средней полосы Украины, никогда не видевший моря, был поражен его бесконечностью и красотой. А тут еще солнце, не обычное, не оранжевое, а зеленое торжественно восседало на лоне вод. Он не мог оторвать глаз от этого чуда, и зачарованный смотрел, как оно постепенно погружается в морскую гладь. Наконец, море поглотило его без остатка, а он обескураженный произнес: «Там оно и будет ночевать до утра. Солнце – в море!» И он представил себе, как солнце величаво и медленно плывет в глубине вод, остывая и смывая с себя дневной жар. И так уверовал в свою мысль, что проснулся задолго еще до рассвета, ожидая появления солнца. Какое оно будет? Зеленое или желтое? А оно, действительно, словно остыв за ночь, не лучилось, не слепило, а выплыло над водой темно-красным угольком, окруженным розовым туманом. Его мысли оборвал наглый немецкий окрик, полный презрения:

– Русиш швайн, шнель, шнель… Сталин – капут, русиш Иван – пуф, пуф… Форштейн?

Он гордо поднял голову и твердым шагом пошел вперед, не опуская ее, не сдаваясь перед ненавистным врагом. Мордастые немцы, хозяева положения, ржавшие по жеребячьи, подняли в его душе еще большую ненависть. Они становились все наглее и горластее. Их сытые рожи, звериное самодовольство сильных, которым все позволено, пробуждало в нем злость и сопротивление. От нежелания им подчиняться в нем закипала кровь с такой неодолимой силой, что он готов был совершить безотчетный поступок, и заплатить за него жизнью. Вот она, долгожданная смерть, как освобождение от невыносимых страданий, как избавление от мучительных унижений. Немцы, ошарашенные дерзостью пленного, перестали орать и смеяться. Все уставились на него. И, когда он уже был готов совершить это непоправимое, в этот момент на его пути, преградив дорогу, оказался немец, проходящий по своим делам. Перед этим немецкий солдат, обернувшись с кем – то разговаривал, а когда продолжил свой путь, оказался лоб в лоб с Константином. Они бы столкнулись, если бы оба не отпрянули друг от друга от неожиданности. Сытый самодовольный верзила при погонах, с оружием, вначале даже не понял, что этот без погон, без ремня, слегка заросший и худой русский пленный и тот, чьи глаза, полные ненависти и силы, один и тот же человек. Внешний вид пленного не соответствовал его внутреннему состоянию. Он стоял, вперив бычий взгляд в немца, с побелевшим от напряжения лицом и сжатыми кулаками. Немец понял, что этот ему дорогу не уступит. Более того, он безоружный готов броситься на него. Темная пелена возмущения от неповиновения и дерзости русского спала с глаз, и немец оценил смелость врага. В его взгляде промелькнуло что-то похожее на уважение. Перед ним – настоящий солдат. Всего несколько мгновений они стояли, не уступая друг другу дорогу, но, наверное, эти минуты в какой-то мере решили судьбу пленного. Его достоинство увидели и другие, и, чтобы разрядить обстановку кто-то из стоящих тут же немцев, позвал своего сослуживца. Остальные расступились, открывая перед Костей дорогу в ад. Им удивительно было видеть, что этот русский идет с гордо поднятой головой, чеканя каждый шаг своей уверенной поступи. Он шел к своим, туда, где за колючей проволокой томились его соотечественники раненные, расхристанные, измученные, но свои. Теперь и он будет рядом с ними, будет в плену. И вдруг откуда-то из самой глубины души, выплеснула и резанула по сердцу правда: «Он, Константин Первых, черноморский моряк, севастополец – в плену». От нее потемнело в глазах, и позор сжал сердце так, что он задохнулся. Переступив черту, осмотрелся. Он теперь не поднимал головы, смотрел в землю, чтобы никто не видел его горя, горя моряка легендарного флота. Обнаружив в поле зрения свободное место, опустился на траву. Никто его ни о чем не спрашивал, видимо понимая состояние вновь прибывшего. Стонали раненные, над ними вились мухи, привлеченные запахом крови и нечистот. Ему хотелось кушать и пить, только не хотелось жить… опозоренным.