В этой длинной дороге на фронт, о чем она только не вспомнила, о чем не передумала. Чтобы хоть как-то скрасить однообразие, вспоминала Костю, их единственную ночь, запах его волос, теплоту дыхания, упругость мышц, серые влюбленные глаза и черные, словно надломленные стрелы, брови. Такая горячая любовь горела в его взгляде, что она до сих пор ощущает ее тепло. Такая нежность исходила от него, что она обволакивает ее до сих пор. Эти воспоминания вызывали и радость и тоску. И тут же, из памяти, как из тумана, выплывали розовые пяточки сына, маленькие, красиво очерченные губы и отцовские серые глаза, с любопытством всматривающиеся в жизнь. Что она ему преподнесет? Жутко даже подумать, не то чтобы сказать. От этих мыслей чаще забилось сердце, страшная тоска сдавила грудь, и глаза наполнились слезами. Чтобы их никто не увидел, она отвернулась к окну. По вагонным окнам хлестал дождь: природа оплакивала горемычную судьбу ее сына.

Чем ближе к югу катился их состав, тем становилось теплее. Мимо окна проплывало «бабье лето». Здесь стояла необыкновенная осень. Уже начался сентябрь, а солнце все еще жарко грело. Деревья, которые уцелели в пожарищи войны в лесопосадках и на приусадебных участках, были одеты, как у Пушкина, «в багрец и золото». Кое-где они уже роняли листья на землю, покрывая ее пушистым разноцветным ковром, разукрашенным позолоченными мазками. На Украине была грибная пора. Они так любили с бабушкой ходить по грибы. Для них это был не сбор будущей вкуснятины, прежде всего, священнодейство. Выходили за грибами, как только еще проявлялись сквозь сизую толщу облаков первые признаки зари. Входили в лес, когда утро стояло во всей своей осенней красе. За спиной оставалось просторное и пустынное выгоревшее белесо-голубое небо. Над еловым бором, высоко-высоко уже кучились белые облака, словно парусники, спешащие в гавань. Бабушка знала одно заповедное место. Там было тихо и пустынно. Никто из заядлых грибников, видимо, не напал еще на него. Поэтому и не заглядывали туда, и грибов там было великое множество. Пока не привыкнешь к зеленому лесному сумраку, будешь видеть только обомшелые корни, да бурые прошлогодние листья. Но как только глаза привыкнут, сразу же из, казалось бы, однотонной бурой массы, выделяются то розовые молодые сыроежки, то подосиновик мелькнет красной шляпкой, то бледно-голубая в трещинах старая сыроежка нарисуется

Тася вспоминала, как учила ее бабушка: «Собралась по грибы – забудь о спешке. Не торопись, не суетись, ходи медленно, еле переставляя ноги, как столетняя бабуля и смотри, зорче смотри, сверли землю глазами, каждый бугорок проверяй, каждый приподнятый листочек. Тася так и делала, и всегда раньше бабушки наполняла свою корзину до верха. Она всегда считала это своим достижением, и только теперь подумала, что бабушка могла специально медлить, видя, сколько радости приносит внучке полная корзина. Скорее всего, так оно и было. Бабуля моя, бабуля, видела бы ты, сейчас свою внучечку, дворянскую потомицу в зэковской робе и за решеткой. «Как же тебя угораздило, Тася?» – не первый раз спрашивала она себя, с тех пор, как попала в камеру. Только сейчас подумала о том, что в тюрьме, она не позволяла себе вспоминать довоенное прошлое. Там мысли были только о допросах и вопросах, которые возникали у нее. Почему же она теперь позволила себе окунуться в прошлое? Потому, что появилась надежда выжить? Потому что эти воспоминания несет в своих потоках ветер свободы?

На одном из полустанков девочка трясла яблоню, а на нее летели листья шуршащим дождем. Тасе казалось, что она слышит, как шелковисто они шуршат, точно так же, как бывало в детстве, когда она пыталась стрясти яблоки. Где-то на самом верху дерева еще держалось одно яблочко семиринки, которая поздно поспевает. Этот сорт яблок обычно заготавливают на зиму, но война подобрала все. Девочка, яблоня, шуршащий дождь казались ей нереальными. Это все из другой жизни, из другого мира. Вернется ли она когда-нибудь в него? Реальным был вагон с деревянными нарами, посыпанными соломой, зарешеченные окна. Теперь это ее мир.

Тася до сих пор не понимала, как ей удалось избежать расстрела, ведь ей инкриминировали измену Родине. Горько было оттого, что она нескоро увидит сына, а, может быть, и, вообще, никогда, если погибнет. Но не все погибают в штрафных ротах, хотя их посылают на верную смерть. С понятием «штрафной отряд» она познакомилась еще в юности, читая книгу об Александре Македонском. И, хотя все восхваляли этого Великого полководца, она так не думала. Именно этот поступок – низкий и подлый не позволял базилевсу дотянуть до Великого в ее представлении. Когда его войска стояли перед горящей Бактрианой, а Александр был озабочен постройкой очередной Александрии, в его войсках началось брожение. Уставшие от бесконечных битв, длинных переходов и плохих условий, некоторые македонские офицеры, решили убить Александра и избрать нового вождя войска. Ему об этом сразу же донесли. Он забросил строительство города, и разгневанный, месяц казнил всех подозреваемых. Среди них был его молочный брат, сверстник и друг юности, а теперь начальник конницы Филот. Казнил жестоко, чтоб другим неповадно было. Следуя логике, что яблочко падает недалеко от яблоньки, он решил расправиться и с его отцом. К Пармениону, другу своего отца, участнику многих битв, занимающего в его войске высшую должность наблюдателя за правильной связью армии с Македонией, он послал своих телохранителей. Александр приказал им тайно убить Пармениона, когда он будет читать его письмо. Они выполнили приказ базилевса, неслышно подкравшись сзади, пронзили его мечами. Но на этом мероприятия по усилению бдительности не кончились. Он прекрасно понимал, что осталось еще немало недовольных, на которых еще не пала тень, и он решил разрешить писать письма домой, объявив, что для лучшей связи с родиной им устроена эстафетная почта. Но письма, написанные на радостях, не достигли адресатов. Они были прочитаны и те авторы, которые выражали хотя бы малое недовольство, попали в штрафной отряд. Этому отряду предписывалось сражаться в самых опасных местах и тем доказывать свою верность базилевсу.

«Какому же базилевсу не угодила я?» – думала Тася. То, в чем ее подозревали было совершенной нелепостью, но доказать этого она ничем не могла. Штрафникам македонцам было легче – им предстояло доказать верность только Александру. А ей? Целой системе! Одно ведомство не знало, что творило другое. Одни казнили, другие миловали – органы НКВД, СМЕРШ, полевые командиры. У нее создалось такое впечатление, что ее не расстреляли только потому, что кто-то вмешался в ее судьбу, переписал сценарий ее обвинения. Она не знала, кто это или что это, так вдруг все изменило. Какую-то роль сыграл Костя, но он не тот человек, который бы смог так радикально повлиять на следствие. Может быть, все-таки Кочин нашелся? Когда начинала мучиться оттого, что не может найти ответы на вопросы, заставляла себя переключиться на что ни будь другое. Эта неизвестность осела едким и противным осадком на дно души, и время от времени, всплывала, застилая мутным налетом и сияние солнца, и голубизну неба, то, что осталось еще незапятнанным в ее жизни.

Когда по пути в часть назначения встретила Люсю, чудом избежавшую расстрела, и узнала от других, таких же, как она, о малости их провинности, уже была уверенна, что для создания штрафных советских отрядов, уже советские базилевсы выискивали кандидатуры. Штрафные отряды нужны были на войне. Они многое списывали, в частности промахи командующих, очищали их совесть, когда солдат нужно было посылать на смерть. Все это выполняли штрафники. А роты и батальоны надо было кем-то укомплектовывать, учитывая, что смертность в них была очень высокая, и личный состав часто менялся, потому что некоторых присылали на два-три месяца. Вот и собирали по всем фронтам хоть мало-мальски провинившихся. Сколько солдат и мирных жителей попадали в плен, сколько испили эту горькую чашу, а потом иногда сами, иногда с помощью партизан, уходили, совершали побег. Настоящие герои и патриоты, были осуждены, как дезертиры и шпионы. Ко многим из них и после войны относились с некоторым оттенком недоверия. Выходящих из окружения отдавали в руки СМЕРШа, которые под лозунгом «Смерть шпионам» вершили свои черные дела —