и при этом ваша риторика не имеет ничего общего с какой-либо действительностью, правдой или смыслом, то вы лжец и лицемер, попавший в плен зависти и политических интриг.

Уоринг, чья улыбка в этот момент очень напоминала злобную улыбку убийцы из плохого кинофильма, выпрямился, чтобы ответить на вызов.

— Говорите, что хотите, Ваше Величество. — Он выплюнул фразу словно проклятие. — Через шесть недель нация проголосует на последнем референдуме, и тогда вы — и все, за что вы тут выступаете — станет историей. — Он порывисто вскочил и сделал знак своей свите, чтобы готовились к выходу. — А теперь, извините меня, я достаточно долго терпел это нелепое развлечение.

— Все-таки вам еще немного придется потерпеть, — твердо заявил Джеймс. — Садитесь, мистер Уоринг. Мы еще не закончили.

Удивляясь сам себе, Уоринг снова сел, сложив руки на коленях, словно трусливый ученик, готовый сбежать при первых же признаках опасности.

— Да какой в этом смысл? — вопросил он. — Зачем вам это надо?

— Вы меня удивляете, премьер-министр, — холодно ответил Джеймс. — Дважды я выступал перед народом и объяснял причины своих действий. Возможно, вы пропустили мои выступления по телевидению, а может быть, не обратили внимания. — Уоринг сердито посмотрел на короля. Трудно было сказать, видит ли он его, поскольку ненависть застилала ему зрение. — Хорошо, специально для вас я скажу попроще. Так вот, я намерен восстановить монархию для британской нации. Я намерен снова сделать Великобританию великой, и я намерен сделать это с вашей помощью или без нее.

— А больше вы ничего не хотите? — бросил Уоринг с презрением в голосе.

— Это неправильно, — ответил Джеймс. — Я надеялся, что мы отложим в сторону наши разногласия и будем работать вместе. Возможно, со временем мы даже полюбим друг друга — кто знает? Для Британии так было бы лучше. — Джеймс прекрасно понимал, как будут восприняты его слова, но обязательно должен был сделать предложение. — Как насчет этого, мистер Уоринг? — спросил он, протягивая руку премьер-министру. — Мир?

— Шесть недель, — прошипел в ответ Уоринг, — шесть недель и ваша игра закончится, навсегда закончится. — Он посмотрел на протянутую руку, но не сделал даже попытки принять ее. — Шесть недель можете наслаждаться правлением, Ваше Величество.

— Что ж, — вздохнул Джеймс, — до свидания, господин премьер-министр. Я с нетерпением жду продолжения нашего разговора на следующей неделе. — Повернувшись к Кэлу, подпиравшему спиной косяк двери, он распорядился: — Калам, пожалуйста, проводи этих джентльменов.

Премьер-министр повернулся и не оглядываясь вышел из комнаты. На выходе из замка его ждали фотографы и телевизионщики. Под градом вопросов он нырнул в заднее сиденье машины. Как только охранники дали сигнал «готово», три черных седана уехали.

Проводив делегацию, основные участники разговора собрались в конференц-зале на втором этаже.

— Ну и что вы думаете? — приступил Джеймс к разбору полетов. — Давайте, высказывайтесь.

— Я, конечно, не все слышал, — начал Кэл. — Но из того немногого, что слышал, могу с уверенностью сказать, что рождественскую открытку он тебе не пришлет.

— Ненависть, одна чистая ненависть, — сказал Эмрис, качая головой. — Я ожидал, что с ним будет трудно, но чтобы до такой степени…

— В Уайтхолле хорошо знают, — вступил Гэвин, — что наш премьер-министр — это человек, одержимый властью — сначала обретением власти, а потом ее удержанием. Ни жены, ни семьи, друзей мало, если они вообще есть. Он живет только своим политическим постом. Он давно нацелился стать первым президентом Британской республики, и теперь приз почти у него в руках. А тут вы встали у него на пути, вот он вас и возненавидел.

— Уоринг? Первый президент Британии? — Кэл покачал головой. — Вот так перспектива!

— Именно одержимость Уоринга питает его желание искоренить монархию, –сказал Эмрис. — Как только исчезнет старая система, его уже ничто не остановит. Он войдет в историю как величайший реформатор со времен Оливера Кромвеля — по крайней мере, он так думает.

— Именно так, — закивал Гэвин. — Последний референдум — это его билет в бессмертие. Президент Британии — государственные служащие только об этом и говорят за обедом. Спорят до хрипоты: американская форма президентства — это лучшая система, или все-таки стоит принять европейскую модель. Самые жаркие споры вызывала тема ответственности исполнительной власти.

— Ну, надо же! — заметил Кэл. — А я-то думал, что все государственные служащие скучные, как грязная вода.

Они еще долго сидели, разбирая результаты первой встречи, а потом отправились отведать знаменитого рыбного пирога Приди. Остаток вечера прошел в наблюдениях за репортажами о визите премьер-министра в различных новостных передачах. Джеймс заметил, что к ночи Гэвин становится все более задумчивым. Джеймс подозревал, что яростное повторение премьер-министром своего мнения о бессмысленности сегодняшней встречи, и о том, что референдум положит этому конец, сказывалось на бывшем государственном служащем.

Он выглядел таким несчастным, что Джеймсу пришлось подбодрить его:

— Не унывай, Гэвин. Мы знали, что эта работа тяжелая и опасная, когда брались за нее.

— Конечно, — сказал он, вымученно улыбаясь. — Я знаю. — Он помолчал, а потом совсем поникшим голосом продолжил: — Уоринг прав: до референдума осталось меньше шести недель.

— Знаешь, в политике шесть недель — это целая жизнь. — Джеймс дружески потрепал его за плечо. — А я пока не умер.

Глава 29

— Если бы я верил в привидения, — сказал Деннис Арнольд, — я бы сказал, что этот человек — призрак.

— Ты что, ничего не нашел? — брюзгливо спросил Уоринг, ставя чашку на стол. — Черт, Деннис, ты уже половину недели работаешь над этим. Что происходит?

— Не стоит горячиться, — сказал председатель Комитета по передаче полномочий, садясь в кресло рядом со столом премьер-министра. — Я не говорил, что мы ничего не нашли. — Он открыл папку, лежавшую у него на коленях.

— Ну и что там у тебя?

— Да ничего такого особенного, — ответил Арнольд. — А то, что есть, просто не может быть. — Он достал из папки фотографию и передал премьер-министру.

Уоринг присмотрелся и с удивлением посмотрел на Арнольда.

— Ну да, это он. Тот человек, которого я видел.

— А когда, по вашему,