А что, если повсюду кишит жизнь? Везде, где можно эволюционировать из астрофагоподобного прародителя до клеток, составляющих мой организм. Не представляю, как выглядел этот предок, но сами астрофаги чертовски выносливы. Следовательно, на любых планетах, хоть как-то пригодных для жизни, она, вероятно, развивается. Не исключено, что Рокки – мой давно потерянный родственник. Очень давно. Да, деревья во дворе моего дома эволюционно мне ближе, чем Рокки. И все же. Ух ты!

– Отличная теория! – повторяю я.

– Спасибо, – говорит Рокки.

Похоже, эта мысль посетила его давно. А мне понадобилось некоторое время, чтобы принять ее.

* * *

Жизнь на авианосце потихоньку налаживалась. Китайские военные моряки беспрекословно подчинялись Стратт. Командование утомилось согласовывать каждое действие и, наконец, издало приказ исполнять любые ее требования, кроме стрельбы из орудий.

Глубокой ночью мы встали на якорь у побережья Западной Антарктиды. Далекая линия берега была едва различима в свете Луны. Людей с континента полностью эвакуировали. Наверняка излишняя предосторожность – станция «Амундсен-Скотт» располагалась от нас в полутора тысячах километров, и ее сотрудникам ничего не грозило. И все же решили не рисковать.

Это стало самой большой в истории морской зоной отчуждения. Такой огромной, что Военно-морскому флоту США едва хватило судов, дабы оградить закрытые воды от случайного вторжения торговых кораблей.

– «Разрушитель один», подтвердите готовность! – проговорила Стратт в переносную рацию.

– Готов! – раздался голос с американским акцентом.

– «Разрушитель два», подтвердите готовность!

– Готов! – послышался голос другого американца.

Представители научной группы, стоя на летной палубе авианосца, смотрели в сторону земли. Дмитрий и Локкен старались держаться подальше от края. Ределла увезли в Африку для руководства чернопанельной станцией. Стратт, как всегда, руководила процессом. Леклер выглядел так, словно его ведут на эшафот.

– Мы почти готовы, – со вздохом отчитался он.

Нажав кнопку рации, Стратт произнесла:

– Подлодка один, подтвердите готовность!

– Готов!

Леклер сверился со своим планшетом.

– Трехминутная готовность! – заявил он.

– Всем судам: Желтый уровень! – передала Стратт по рации. – Повторяю: желтый уровень! Подлодка два, подтвердите готовность!

– Готов!

– Невероятно, – сказал я Леклеру.

– Бог свидетель, как бы я хотел избежать этой ответственности, – грустно покачал головой он. – Знаете, доктор Грейс, я всю жизнь был неисправимым хиппи. Начиная с детства в Лионе и вплоть до работы в университете в Париже. Я не приемлющий войну пацифист, пережиток прошлой эпохи мирных протестов.

Я ничего не ответил. Это был худший день в жизни Леклера, и единственное, чем я мог ему помочь – просто выслушать.

– Я стал климатологом, надеясь внести вклад в спасение мира. Остановить чудовищную экологическую катастрофу, в которую мы себя втягиваем. А теперь… вот. Необходимая, но такая жестокая мера. Вы тоже ученый и наверняка меня понимаете.

– Не совсем, – признался я. – Всю жизнь я, как ученый, устремлял взгляд прочь от Земли, а не на нее. К своему стыду, я очень слаб в климатологии.

– Ммм… – промычал Леклер. – Западная Антарктида представляет собой нестабильную массу из снега и льда. Весь континент – фактически гигантский ледник, медленно сползающий в океан. Сотни тысяч квадратных километров льда.

– И мы собираемся его растопить?

– За нас всю работу сделает океан, но да. А ведь когда-то в Антарктиде были настоящие джунгли. Миллионы лет там, как и в Африке, зеленела буйная растительность. Но континентальный дрейф[125] и естественные изменения климата привели к оледенению Антарктики. Все растения погибли и разложились. Газы, образовавшиеся в процессе разложения, – в основном метан – вмерзли в лед.

– А метан – очень мощный парниковый газ, – заметил я.

– Гораздо мощнее углекислого газа, – кивнул Леклер и, взглянув на планшет, громко произнес: – Две минуты!

– Всем судам! Красный уровень! – радировала Стратт. – Повторяю: красный уровень!

Леклер вновь повернулся ко мне.

– И вот до чего я докатился. Защитник окружающей среды. Климатолог. Антивоенный активист. – Он посмотрел на воду. – И я собираюсь нанести по Антарктиде ядерный удар. Двести сорок пять ядерных бомб, предоставленных Соединенными Штатами, погружены на пятидесятиметровую глубину вдоль расселины в леднике с интервалом в три километра. И рванут все разом.

Я пораженно кивнул.

– Мне сказали, что радиационный выброс будет минимален, – мрачно сказал он.

– Да. Если это хоть как-то вас утешит, бомбы термоядерные. – Я плотнее запахнул куртку. – Предварительный взрыв урановой оболочки запускает гораздо более мощную реакцию термоядерного синтеза. И при основном взрыве выделяется лишь водород и гелий. От них радиации нет.

– Хотя бы что-то.

– Неужели не было других вариантов? – удивился я. – Почему не могут заводы массово производить гексафторид серы[126] или любой другой парниковый газ?

Леклер отрицательно покачал головой.

– Для этого понадобилось бы в тысячу раз больше производственных объемов, чем имеется в нашем распоряжении. Не забывайте, мы целый век жгли каменный уголь и нефть во всем мире и лишь тогда заметили, что это влияет на климат.

Он взглянул на планшет и продолжил:

– Ледяной шельф расколется по линии взрывов, медленно осядет в океан и растает. К концу следующего месяца уровень Мирового океана повысится на сантиметр, а температура воды упадет на один градус, что само по себе уже катастрофа, но сейчас это неважно. В атмосферу поступит огромное количество метана. И сейчас метан – наш друг. Наш лучший друг. И не только потому, что поможет на некоторое время сохранить тепло.

– Интересно!

– Метан начинает разлагаться в атмосфере лишь спустя десять лет. Раз в несколько лет мы можем скидывать в океан часть антарктического ледника, чтобы снизить выбросы метана. И если «Аве Мария» найдет решение, нужно будет подождать лишь десять лет, пока атмосфера не очистится от метана. С углекислым газом такой номер не пройдет.