– Никогда больше не говори с нами об этом. Ты меня слушаешь, Генри?

– Слушаю.

– Ты мне нравишься, но я не потерплю, чтобы про папу распускали слухи, будто он встречается с мусорщиками. На нас и без того косо смотрят, хотя мы ничего плохого не делаем, ничего.

Она говорила жалобно и обиженно, а мне хотелось заорать: «Стерва, на вас косо смотрят, потому что вы оба – мусорщики! Я видел, как вы для них шпионите! Ты меня не надуешь!» Но я сжал зубы и прыгнул снова.

– Я тебя слушаю! – горько крикнул я в воздух.

Она не ответила.

Веревка громко скрипела, я свел ноги вместе и медленно крутился. Потом прыгнул еще раз и еще. Мне было так здорово, что хотелось качаться всегда-всегда, крутиться вместе с веревкой над землей, над всеми ее заботами, ни о чем не думать, только о разрезаемом со свистом воздухе, о идущих кругом деревьях, о темно-зеленом озерце внизу. Тогда бы и комок под ложечкой рассосался. Я приземлился и чуть не вмазался лицом в ствол. Всегда так: только размечтаешься, сразу получаешь сучком по морде.

Мелисса наклонилась над озерцом и, придерживая волосы, пила прямо из ключа.

– Ну, я пошел, – резко объявил я.

– Мне без тебя отсюда не вылезти, – сказала она, не глядя в мою сторону.

Я чуть было не посоветовал ей спуститься по каньону и пройти долиной, тогда ей никакая помощь не понадобится, но сдержался.

Почти весь обратный путь прошел в молчании. Подъем оказался трудным, мы оба перепачкались. Мелисса не позволяла ее поддерживать, только когда не могла справиться сама – может быть, помнила, как я ссаживал ее с уступа по дороге вниз. Чем больше я думал – как она со мной обошлась, тем больше злился. И только представить, что я по-прежнему ее хотел! Да я полный кретин, а Шенксы – те же воры. Мусорщики. Шпионы.

Крысы помоечные! Мало того, мне никакими силами не удастся вытянуть у них нужные сведения.

По Бейзилонскому хребту мы шли на расстоянии нескольких деревьев друг от друга.

– Дальше я доберусь без твоей помощи, – холодно объявила Мелисса. – Можешь возвращаться в свою разлюбезную долину.

Я молча развернулся и начал спускаться напрямик, без дороги. Мелисса рассмеялась мне вслед. Кипя от злости, я спрятался за деревом и немного обождал; потом повернул обратно к дому Шенксов и дал кругаля, чтобы подойти с севера. Я шел крадучись, стараясь укрываться за деревьями. Сквозь развилку в сосне видно было все их мрачное жилище. Эддисон стоял у дверей и оживленно беседовал с Мелиссой. Она указывала на долину и смеялась, Эддисон кивал. На нем была длинная, засаленная коричневая куртка (как раз к волосам). Закончив говорить с Мелиссой, он впустил ее в дом, хлопнув напоследок по заду. Потом зашагал в лес, на север, разминувшись со мной всего на несколько стволов. Между деревьями шла еле заметная тропка – небось сам Эддисон ее и протоптал, когда ходил на север, – и я на цыпочках двинулся по ней, глядя под ноги, чтобы не наступить на сучок. Через некоторое время я снова увидел Эддисона, быстро свернул с тропинки и, тяжело дыша, затаился за елкой. Когда я высунул голову из-за дерева, он все еще шел вперед; я обогнул ствол и перебежками двинулся через лес, ступая на пятки, в грязь или на сосновые иголки, поднимая колени, как в танце, чтобы не наступить на сучок или не зашуршать листьями. После каждой лихорадочной перебежки я нырял за дерево и высматривал Эддисона. Пока все шло хорошо: он даже не заподозрил, что за ним идут. Выскочив из укрытия, я бежал в ту сторону, где, мне казалось, получится бесшумнее. Постепенно я вошел во вкус. Мало того что мне было не страшно – мне было весело. После того дерьма, в которое окунули меня Эддисон с Мелиссой, было по-настоящему приятно утереть ему нос – переиграть его в его же игре.

Приятно было неслышно скользить между деревьями – словно выслеживаешь зверя, только лучше, потому что никакой зверь не позволил бы так за собой идти. Любая нормальная зверюга мигом бы меня учуяла, только б я ее и видел. А человека выслеживать легко. Я даже мог наметить заранее, с какого боку буду к нему подкрадываться, а потом сменить направление и подбираться с другой стороны. Вроде игры в прятки, только теперь в ней были настоящие ставки.

На полпути через долину Сан-Матео я вдруг вспомнил, что впереди река, мост через нее только один, и это, естественно, открытое место, так что я не смогу прокрасться за Эддисоном следом. Придется дойти до моста, там отпустить его вперед, выждать, а потом быстро перебежать мост, спрятаться за деревьями и, если повезет, высмотреть его и наверстать потерянное расстояние.

Я все еще прокручивал в голове, как это лучше сделать, когда Эд вышел на берег реки Сан-Матео значительно ниже моста. Я с размаху плюхнулся на живот, спрятался за первым попавшимся деревом – это был эвкалипт, тонковатый, чтобы за ним прятаться, – и стал думать, что же Эддисон будет делать дальше. Он озирался, даже в мою сторону взглянул, поэтому я сжался и спрятал голову за ствол. Теперь я ничего не видел. Шершавая эвкалиптовая кора пахла смолой, я тяжело дышал, пялясь на нее и боясь высунуть нос из-за дерева. Услышал он меня? При этой мысли пульс начал выбивать дробь, точно дятел на дереве, вся радость от погони за человеком улетучилась. Я лежал плашмя, стараясь не шуршать нависшими надо мной эвкалиптовыми ветвями, потом, затаив дыхание, выглянул из-за дерева одним глазком.

Эда не было. Я высунул всю голову, но все равно его не увидел. Я встал, и тут услышал идущий от реки шум мотора. Эд все еще стоял на берегу и, глядя в сторону моря, махал рукой. Я застыл. Эд так ни разу и не обернулся. Вскоре между деревьями я различил лодку, в которой сидели трое. Она шла без весел – на корме у нее был подвешен мотор. На средней банке сидел японец. Лодка приблизилась к берегу, тот, что сидел на носу, встал, спрыгнул на берег и помог Эду закрепить причальный конец за дерево.

Пока остальные вылезали из лодки, я по-кошачьи перебирался от дерева к дереву и, наконец, сполз на животе по толстой подстилке из листьев эвкалипта и сосновых иголок к толстой сосне, всего в трех или четырех деревьях от них. Здесь, под низкими ветками, за толстым стволом, я был укрыт надежно.

Японец – он был похож на моего капитана, только ростом ниже – вытащил из лодки белый матерчатый мешок, перехваченный сверху веревкой. Протянул Эду. Потом они спрашивали, Эд отвечал. Я слышал голоса, особенно голос японца, но не мог разобрать ни слова. Я затаил дыхание и ругался про себя черными словами. До них было рукой подать – я не осмеливался подобраться ближе, – и все-таки невозможно было разобрать ничего, кроме случайных «вы» и «мы». Я мог уловить только тон разговора. До них было не дальше, чем до Кэтрин со Стивом, когда я подслушал их ссору, но эти-то говорили на берегу реки, а течение хоть и не сильно шумело, но все же заглушало голоса. Так я узнал, что на берегу реки ничего толком не подслушаешь. Выходит, вся погоня была зря. Я не мог поверить в свое невезение. У меня на глазах Эд говорит с японцами, может быть, как раз о том, что я хочу узнать; я там, где хотел быть, на расстоянии не больше длины четырех лодок. И все без толку. Мне хотелось уткнуться носом в сосновую хвою и зареветь.