Леонор Фини была любимицей Макса. Она приехала к нам в Марсель сразу после инцидента с полицией. Я постоянно попрекала Макса тем, что у него две Софии вместо одной, как у Арпа. У него были Леонора Каррингтон и Леонор Фини, и он постоянно занимался устройством карьер обеих. Фини была красивой девушкой со своевольным нравом. Она приехала из Монте-Карло, где нашла убежище и зарабатывала на жизнь портретами. Она хотела посмотреть на новые картины Макса и привезла мне одну свою, небольшую, которую я приобрела до этого по фотографии. Нам с Лоуренсом и Марселем не нравились ее заносчивые звездные повадки, но Макс ее обожал и хотел, чтобы я к ней относилась так же. Ему всегда нужно было мое одобрение. Он представил меня Фини как меценатку, не как свою любовницу. Уверена, он пытался скрыть этот факт. Фини привезла для меня очаровательный маленький холст, похожий на открытку. Позже в Нью-Йорке Бретон выразил свое недовольство присутствием этой работы в моей коллекции, но не мог ничего с этим поделать из-за Макса. Макс восхищался картиной, потому что ее нарисовала Фини, но, впрочем, ему нравились работы всех красивых девушек, которые ему поклонялись. В отношении мужчин-художников он не был столь терпимым.

Через какое-то время Макс получил свои документы и намерился выехать в Испанию. Ему нужно было пятьдесят долларов наличными, чтобы пересечь Испанию и приехать в Лиссабон с деньгами. Вывозить из страны франки было запрещено. Единственным путем добыть доллары был черный рынок, но тогда он был недоступен. Фрай рассказал мне, что у художника Шагала имеется крупная сумма в восемь тысяч долларов, которую он хотел отправить в Америку, прежде чем плыть туда самому. Шагал велел Фраю спросить у меня, не возмещу ли я ему эту сумму в Нью-Йорке, если он через меня пожертвует ее комитету на гуманитарную помощь. Естественно, я не могла себе такого позволить, но одну тысячу долларов я все же взяла и отдала ее Фраю на его благородное дело. Узнав, сколько денег есть у Шагала, мы с Максом пошли к нему в надежде одолжить пятьдесят долларов. Когда мы попросили у него взаймы, он начал увиливать и заявил, что ничего не знает ни о каких деньгах, но добавил, что делами занимается его дочь. Он сказал нам зайти еще раз во второй половине дня и поговорить с ней, но, когда мы пришли, ее не оказалось дома. К тому времени мы почти отчаялись. По случайности мы встретили на улице Фрая и рассказали о своем затруднении. Он тут же достал из кармана шестьдесят долларов и протянул их Максу.

На следующий день Макс уехал с чемоданом, набитым свернутыми картинами. Мне пришлось остаться в Марселе, чтобы получить в Банке Франции по пятьсот пятьдесят долларов на человека, которые мы имели право снять на оплату наших мест на «Клиппере». Необходимо было подать заявление в Банке Франции и зарегистрировать деньги на каждый отдельный паспорт. Все это заняло около трех недель — гораздо дольше, чем я ожидала. Я заработала сильный бронхит и лежала в кровати, читая «Исповедь» Руссо.

Как-то раз по пути к ресторану я встретила своего старого друга Жака Шифрина. Он был удивлен и рад нашей встрече, если что-то вообще могло его радовать в состоянии душевного упадка. Я еще не встречала никого, кого настолько раздавил бы страх перед нацистами. Он верно представлял себе свою судьбу, случись ему остаться в Европе: лагерь, пытки и смерть. Он с трудом собрался с силами, чтобы уехать из Франции. Пока он ждал корабля, один за другим истекли сроки действия всех его документов. Я сделала для него все, что смогла, но обеспечить его выезд из страны оказалось очень непросто. В последнюю минуту Фрай все-таки нашел для него место на борту корабля. Он отплыл на нем, но его перехватили по дороге и отвезли в Лиссабон, где он по крайней мере был в безопасности; в итоге он добрался до Нью-Йорка.

Нелли приехала ко мне в Марсель, чтобы побыть со мной, пока я не уеду. Мы помирились, и я изо всех сил пыталась добыть для нее документы, нужные для отъезда в Нью-Йорк. К сожалению, что-то можно было сделать только с другой стороны границы, и я оставила ее во Франции, почти не имея надежды на то, что она за мной последует. Вся эта возня с Банком Франции затягивалась так долго, что я не находила себе места от разлуки с Максом. Мне пришло от него одно письмо с границы и записка с просьбой сохранить для него десятое место на «Клиппере». Я не оставляла попыток отправить в Америку Браунера, но эта затея оказалась безнадежной. В последний момент мне пришлось дожидаться Жаклин, чтобы та поехала со мной. Лоуренс с детьми уехали раньше меня, чему я обрадовалась: я не имела желания путешествовать с таким количеством детей и чемоданов.

Мы с Жаклин славно доехали вдвоем. Мне было странно пересекать французскую границу, на которой меня обыскали от головы до пят, без одежды. Оказаться вдали от гестапо и снова наслаждаться жизнью было счастьем. Мы прекрасно ели в Испании. Рынки ломились от еды. Это казалось безумием после Франции, где я потеряла десять фунтов из-за недоедания. Уверена, что бедности в Испании тоже хватало: люди выглядели несчастными, еще не успев отойти от того, что они пережили.

На вокзале в Лиссабоне меня встретили Лоуренс, Пегин, Синдбад и Макс. Макс вел себя странно; взяв меня за руку, он сказал: «Мне нужно сообщить тебе что-то ужасное». Мы пошли по платформе, и внезапно он произнес: «Я нашел Леонору. Она в Лиссабоне». Мне словно нож вошел в сердце; я взяла себя в руки и ответила: «Я очень рада за тебя». К тому времени я уже поняла, как сильно он ее любит. Макса осчастливил мой ответ. Детей все это сильно расстроило, а мой сын сказал, что со мной поступают грязно.

Мы вместе пошли в отель, стараясь вести себя как обычно, и я выпила из бутылки, которую привезла с собой. Макс повел меня гулять по Лиссабону и рассказал всю историю о том, как он нашел Леонору. Меня парализовала агония; я шла словно в тумане. После этого он привел меня к Леоноре, которая жила в доме девушки-англичанки. Они много говорили о мексиканце, за которого Леонора собиралась выйти замуж, чтобы получить новый паспорт и попасть в Америку. Она сказала, что жених очень чувствителен и ему не стоит знать, что мы в курсе их ситуации. Они пригласили меня поужинать с ними, но я отказалась. Перед уходом она поцеловала Макса на прощание и приколола ему на грудь гвоздику.

Я вернулась в отель и еле высидела мучительный ужин из десятка блюд, вместе с Лоуренсом, Кей и детьми. На следующий день мы разъехались по разным гостиницам. Мы с Синдбадом и Жаклин переехали в «Франкфорт-Росиу», а Лоуренс с Кей и их детьми — в пансион, где жил Макс. Пегин в скором времени их покинула и присоединилась к нам. Мы прожили там две недели.

От отчаяния я вздумала уехать в Англию и устроиться на военную работу. Я попыталась получить британскую визу, но, конечно же, это было практически невозможно, поэтому мне пришла в голову идея выйти замуж за англичанина, с которым я познакомилась и подружилась в поезде. Так я могла бы вернуться в Англию. К счастью, мой англичанин пропал, и, в любом случае, Лоуренс сказал, что я не имею права оставлять детей, что мой долг — отвезти их в Америку, и я отказалась от своей безрассудной затеи.

Я стала редко видеться с Максом и старалась не думать о нем, но вскоре у меня вновь возникло отчетливое ощущение, что наша совместная жизнь не закончена. Он проводил каждый день с Леонорой, а по ночам оставался один и часто бродил по Лиссабону с Лоуренсом. Они почти никогда не брали меня с собой, и это причиняло мне боль. Я никак не могла разобраться в этой истории с мексиканцем. Я не знала, что Леонора живет с ним. (Макс старательно скрывал от меня этот факт.) Как-то вечером мы собрались на безумную вечеринку: я, Леонора, Макс, Лоуренс, Кей и мексиканец. Последний оказался весьма приятен, но очень ревнив по отношению к Леоноре: он увез ее домой и запер в квартире. Так я поняла, что они живут вместе. Это был немыслимый вечер; все то и дело закатывали жуткие сцены. Кей ушла рано, а мы отправились танцевать в ночной клуб, где Синдбад надеялся потерять девственность. Ему было стыдно ехать в Америку прежде, чем это случится. Мы все пытались отговорить его расставаться с ней в Португалии — стране бушующих венерических заболеваний.