отдыха, упал в кресло и невидящим взглядом уставился в противоположную стену. А через какое-то время, среагировав на шелест открывающейся двери, оказался на ногах, повернулся к Горину, уставился на маску, в которую превратилось его лицо, и сглотнул.

— В девять тридцать шесть утра двое неизвестных встретили Борисыча на выходе из квартиры, в которой он провел эту ночь, и вспороли ему живот от лобковой кости до солнечного сплетения. А затем перерезали глотку и спокойно ушли. В десять с четвертью еще двое неизвестных заехали на подземный паркинг «Сенатора» и выстрелили из РПО в салон твоего джипа. Результат — еще четыре изуродованных трупа. А теперь вопрос: ты в курсе, что за хрень происходит⁈

На мои плечи как будто рухнула неподъемная плита — я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, с трудом удерживал равновесие на подгибающихся коленях и мертвым взглядом пялился на алую сферу, заполнившуюся почти на четверть и начавшую отдавать неприятной чернотой. Мыслей не было. Желаний — тоже: я просто смотрел. Стандартные пять секунд. И самым краем сознания чувствовал, что леденею. Почти так же быстро, как в тот день, когда мне сообщили о гибели родителей. Когда картинка исчезла, а в левое подреберье сковало жгучим холодом, вышел из оцепенения, взял телефон и, не обращая внимания на то, что мне твердил Алексей Алексеевич, набрал Голикову.

Она ответила буквально через мгновение:

— Привет, Денис, знаю, что засранки, но мы выедем из дому че-…

— Тань, немедленно хватай Лерку под руки, уходи вместе с ней в самое защищенное помещение, потом поднимай на ноги охрану и звони отцу: только что убили Настю, Джинг, Эрику и Дину, а вы, вероятнее всего, будете следующими!

— Что⁈ Это что, шу-…

— Это не шутка — девочек СОЖГЛИ В МОЕЙ МАШИНЕ!!! — взорвался я, с огромным трудом заставил себя перейти на более-менее нормальный тон и закончил объяснения под приглушенные рыдания подруги: — Не вздумайте подходить к окнам, впускать домой даже самых близких родственников или друзей, обслугу и сотрудников охраны, которые отсутствовали в момент твоего приезда. А я сейчас переговорю с Гориным, разберусь с обстановкой и перезвоню снова. Все, выполняй…

Алексей Алексеевич, слушавший этот разговор с каменным лицом, к его завершению успел подтащить к себе ближайшее кресло, сесть, положить руки на подлокотники и требовательно уставиться мне в глаза. А я и не собирался запираться, поэтому предельно подробно описал разговор с Борисычем, все общение с Разумовской и попытки связаться с ним после «веселого» расставания с этой особой.

Все время, пока я говорил, мужчина раздувал ноздри, играл желваками и пытался продавить пальцами подлокотники. Дождавшись финального предложения, закрыл глаза, убил секунд десять на усмирение своих чувств, а потом заговорил:

— Винить тебя в том, что ты послал эту суку куда подальше, я не могу — сам сделал бы то же самое. Убеждать в том, что бешенство Мораны вызвано не отказом, а тем положением, в котором ты ее оставил, тем самым, загоняя в чувство вины, тоже не буду, ибо она взбесилась бы в любом случае, а так хоть раз в жизни почувствовала себя на месте своих жертв. Так что просто опишу, как все это выглядит с моей колокольни.

Я благодарно кивнул, так как одного манипулятора мне хватило за глаза, и обнаруживать, что связан контрактом со вторым, как-то не хотелось. Тем временем Алексей Алексеевич ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу белой сорочки, а затем раздраженно сорвал с себя «удавку» и отшвырнул в сторону:

— Для начала о прошлом: Комлев, как личность, меня не интересовал, шансов меня кинуть или как-нибудь навредить моему бизнесу у него не было, так что проверяли его без привлечения «тяжелой артиллерии» из силовых структур. Тем не менее, определенные выводы о его личности и отношении к тебе я, конечно же, сделал. Поэтому достаточно жестко ограничил его аппетиты в отношении доходов, тем или иным способом получаемых в процессе твоей раскрутки. В частности, закрыл ему доступ к твоему счету, не дал наложить лапу на пятьдесят процентов получаемых премий, оформил не на него, а на тебя подаренные вам квартиры и джипы, уменьшил его процент от отчислений в рекламных контрактах и так далее. Но в ваши отношения не влезал — не хотел, чтобы ты решил, что я собираюсь тебя подмять, а его отправить на вольные хлеба. Хотя сейчас понимаю, что, наверное, стоило…

Я хотел сказать, что в конце лета не поверил бы даже Гласу Божьему, попытайся он очернить светлое имя Борисыча, но вовремя догадался, что Горин это понимает не хуже меня, и махнул рукой — мол, прошлого не изменить, а значит, и говорить не о чем.

Мужчина кивнул, словно прочитав мои мысли, пощелкал костяшками пальцев и перешел к настоящему:

— Разумовская Татьяна Павловна, в информированных кругах известная по прозвищу Морана — наркоманка, психопатка и патологическая садистка, которой повезло родиться в семье лидера одной из самых одиозных теневых структур России, занимающейся транзитом афганских наркотиков в Европу, торговлей оружием, поставками наших девушек в страны Ближнего Востока и так далее. Ее отец, известный так же, как Паша Пулемет, не отличается особым гуманизмом, но дочурка переплюнула его еще лет в двадцать пять, когда сбежала в Африку «повеселиться» и менее, чем за полгода заслужила у аборигенов прозвище «Белая Смерть», причем чуть ли не на десятке местных языков. Возвращение домой тоже добавило ей мрачной славы — узнав о том, что на ее отца совершено покушение, он в больнице, а всей остальной семьи больше нет, девочка и три десятка ее вернейших людей устроили конкурентам кровавую вакханалию. За что Паша, выздоровев и вернув себе бразды правления делами, стал считать ее своим талисманом. В общем, ссориться с этой особой, пользующейся безусловной поддержкой отца, без особой нужды никто не рискует. Но в ситуации с тобой девочка напрочь потеряла берега — плюнула в лицо мне, Бахметевым и клану Линь.

— И какова цена вопроса? — насмешливо поинтересовался я. Зря — глаза Алексея Алексеевича полыхнули огнем, а лицо снова закаменело:

— Между нами кровь! Причем не рядовых бойцов, а членов семьи!!!

Я непонимающе прищурился и получил ответ на еще не заданный вопрос:

— Наташа, которую ты знал под именем Анастасия, была дочкой моего покойного старшего брата. Я ее любил ничуть не меньше родных детей. И за нее вырежу хоть всю Москву!!!

— Я в деле! — хрипло выдохнул я, стараясь не смотреть на мужчину, по щекам которого покатились злые слезы.

— Даже не думай: если Гена успеет надежно спрятать девчонок, то ты станешь целью номер один. А я обещал Нате, что буду заботиться о тебе, что бы ни случилось!

— У нее были дурные предчувствия? — зачем-то спросил я.

Горин скрипнул зубами, достал телефон, покопался в его содержимом и включил мне голосовое сообщение:

— Дядь Леш, привет. Меня опять плющит не по-детски. Причин, вроде бы, нет, но ощущения хуже, чем перед Таллинном. Если со мной что-нибудь случится, то позаботься о Дениске, ладно? А то он у меня слишком добрый и наивный. И как-нибудь передай, что я его любила больше жизни…

От ноток обреченности, прозвучавших в голосе вечно веселой и жизнерадостной девушки, перехватило горло и заныло сердце. Настолько сильно, что следующие секунд пятнадцать я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Потом боль потихоньку схлынула, оставив вместо себя осточертевшую картинку со сферами и ромбом, но позволила вытереть лицо, почему-то оказавшееся мокрым, и подарила возможность выдохнуть три акцентированных слова:

— Я. Должен. Отомстить!

— Да, должен. Но даже простое присутствие в городе во время большой войны автоматически превратит тебя в главного подозреваемого во всем и вся. Так что мстить будем мы. А тебе обеспечим железное алиби. С хорошим запасом по времени.

— Какое, нафиг, алиби, Алексей Алексеевич⁈ — воскликнул я. — У меня столько обязательств по контра-…

— Какие, к чертовой матери, контракты⁈ — рявкнул Горин. — До тех пор, пока живы Разумовские, у нас у всех одна-единственная цель — отомстить!!! Вопросы⁈

— Один. И одна просьба.

— Выкладывай и то, и то.

— Мои действия?

— Пока не знаю. Но сообщу в течение дня.

— Присмотрите за Таней и Лерой.

— Сделаю все, что в моих силах…

…Следующую… вечность, наверное, я провел в своем зале. Работал на самых тяжелых мешках, вкладывая в бесконечные серии ударов всю ту боль, которая сжигала изнутри. А еще вспоминал девчонок. Такими, какими они были — шебутными, заботливыми, деловыми, безбашенными, нежными. «Система» возникала перед глазами еще трижды, кажется, каждый раз добавляя к красной сфере немного черноты и жути. Впрочем, при ее появлении я даже не понижал темп — продолжал