молотить по толстой бычьей коже, видя перед собой то обрывки видений из недавнего прошлого, в котором команда веселилась, строила планы на будущее, отдыхала или грустила, то лицо этой ублюдочной суки Разумовской. И задыхался то от горя и отчаяния, то от безумного желания вернуться в тот миг, в котором держал Морану в удушающем захвате, и додавить. Нет, провернуть голову градусов на двести семьдесят, чтобы было слышно влажный хруст сворачивающейся шеи!

Иногда процесс приходилось прерывать. Первый раз для того, чтобы поздороваться с Докукиным, прибывшим меня охранять, и подтвердить, что никуда выходить не собираюсь. Второй — для десятиминутного стояния с трубкой, из которой раздавались крики, проклятия и угрозы Бахметева-старшего. Третий — для короткого, но чрезвычайно болезненного разговора с девчонками, которых вывозили куда-то к черту на рога. Впрочем, после этого мне самую чуточку полегчало: они были живы, а с тем, что мы увидимся очень нескоро, можно было смириться. А потом на самой границе поля зрения появилась какая-то помеха, но я продолжал вкладываться в мешок. До тех пор, пока сознание не идентифицировало гостя и не заставило опустить руки и повернуть голову вправо. Только посмотреть в глаза отцу Эрики, убитому горем, я так и не смог. Поэтому уткнулся лбом в кожу, покрытую потеками крови, зажмурился и, неожиданно для самого себя, затрясся в беззвучных рыданиях.

— Сынок, расскажи мне все! Пожалуйста… — умоляющие нотки в голосе Филиппа Эдуардовича резанули по сердцу ничуть не меньше, чем его мягкое «Сынок». А от объятий, в которые он меня заключил, стало совсем плохо. Но я все-таки нашел в себе силы оторвать лицо от мешка и выдавить из себя первые несколько слов…

Рассказывал подробно, с момента встречи с Борисычем. Общение с Разумовской передал практически слово в слово. А потом сделал акцент на описании того, что с ней сотворил на прощание, и подытожил фразой, которой признал свою вину:

— Не знаю, сколько времени она провисела в таком состоянии, но взбеситься должна была в разы сильнее, чем от обыкновенного «нет»!

— В ее случае это не так… — криво усмехнулся мужчина. — Больше всего ее выводят из себя именно отказы. Причем в любой форме. И если бы ты ее не связал, то с вероятностью в сто процентов встретил бы в подземном гараже ее охранников, уже получивших приказы. А дальше все пошло бы по накатанной колее: тебе бы всадили по пуле в каждую конечность, упаковали в целлофан, вывезли на дачу к этой твари и принялись распускать на ремни…

— Зато девочки были бы живы… — ничуть не рисуясь, выдохнул я.

Этот аргумент Вильман парировать не смог. Поэтому замолчал. Но совсем ненадолго — справившись со своими чувствами, выдал фразу, которую когда-то любила повторять мама:

— У прошлого не бывает сослагательного наклонения. И изменить то, что уже случилось, тоже нереально. Так что не трать силы на ни в чем не повинный мешок, а сосредоточься на мести! Если, коне-…

— Больше всего на свете!!! — взвыл я, сообразив, ЧТО он мне предлагает. — Но Горин категорически запретил принимать хоть какое-нибудь участие в этом процессе и даже заявил, что уберет меня из Москвы на все время войны с Разумовскими — видите ли, в таком случае на меня повесят всех собак!

— Так и есть! — согласился с ним Вильман, одной-единственной фразой убив проснувшуюся было надежду. — Задержат, как подозреваемого, упекут в СИЗО, а там устроят практически то же самое, что тебя ждало на даче у Мораны!

— Да, но я до-…

— Денис, я тоже задыхаюсь от ненависти и тоже жажду отомстить. Но принимать личное участие в поисках этой твари и всех тех ублюдков, кто так или иначе поучаствовал в гибели Эрики, не собираюсь. Хотя бы из-за того, что у соответствующих специалистов каждый этап этого дела получится в разы лучше, чем у меня!

— Но ведь вы заглянете ей в глаза перед смертью, верно?

Голос Филиппа Эдуардовича лязгнул закаленной сталью:

— Более того, сделаю все, чтобы она умирала достаточно долго и успела пожалеть о каждом мгновении своей никчемной жизни!

— Мне тоже нужно именно это!!!

Вильман сжал меня в объятиях так, что затрещали ребра. Затем отстранился и уставился в глаза:

— Денис, я не знаю, где ты будешь находиться в тот момент, когда эта тварь окажется у нас в руках, но даю слово, что приложусь к Разумовской за тебя и сохраню запись ее казни.

Это было лучше, чем ничего, и я согласился. Безмолвно. Но собеседнику хватило и этого: он последний раз сжал мне плечо, затем полез во внутренний карман пиджака и протянул какой-то конверт:

— Тут карта. На человека, не имеющего абсолютно никакого отношения ко мне, моим компаньонам, Горину и так да-…

— Филипп Эдуардович, я дружил с вашей дочкой не для…

— Я знаю. А еще знаю, как она к тебе относилась, что чувствовала и о чем мечтала. Поэтому считай это ЕЕ просьбой, ЕЕ помощью и ЕЕ вкладом в твое дальнейшее будущее.

— Да я уделял им жалкие ошметки своего времени!!! — взвыл я во весь голос и почувствовал, что по щекам опять покатились злые слезы.

— Ты отдавал им АБСОЛЮТНО ВСЕ СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ, которое мы тебе оставляли! — так же громко рявкнул Вильман. — А еще вкладывал в них ВСЮ ДУШУ без остатка и НИЧЕГО не требовал взамен. Поэтому только попробуй отказаться!!!

Я опустил голову, сгорбил плечи и криво усмехнулся:

— Вы должны меня ненавидеть.

— Я ненавижу. До судорог в сжатых кулаках. Но в то же время уважаю и люблю как сына. Просто потому, что жил жизнью Эрики и последние месяцы был по-настоящему счастлив ее любовью к тебе…

…Не знаю, чем жил эти же месяцы Бахметев-старший, но, переступив порог зала следом за Алексеем Алексеевичем и увидев меня сидящим рядом с Филиппом Эдуардовичем, он выдал матерную тираду и изобразил атакующего бизона. Сопротивляться я не собирался — встал с пола, выпрямился и демонстративно убрал руки за спину. Однако по морде так и не получил — «бизон» был остановлен Гориным и Вильман, некоторое время бился в их руках, затем как-то разом обессилел, выдал последний эпитет и попросил, чтобы его отпустили. Пообещав не делать глупостей.

Мужики переглянулись и пошли ему навстречу. Только сначала отвели к столику оператора системы контроля за ведением поединка и усадили в кресло. Понимая, что пришло время для серьезного разговора, я подошел поближе и замер. А генеральный спонсор, неодобрительно оглядев мои разбитые руки и опухшее лицо, негромко заговорил:

— Я просмотрел записи с камер «Акинака» и пообщался с сотрудниками охраны, так что могу с уверенностью утверждать, что Разумовская не стала дожидаться стороннего спасителя и решила выбраться из унизительного положения сама. Что именно она себе при этом повредила, доподлинно не известно, но в «Скорую», которая приехала к клубу в шесть четырнадцать утра, ее спускали на каталке и не в лучшем состоянии — ее лицо было серо-зеленым и постоянно кривилось от боли; лоб, крылья носа и верхняя губа были покрыты капельками пота, а кисти рук, попавшие в поле зрения камер, судорожно комкали простыню.

— То ли еще будет! — злобно процедил Вильман и поинтересовался, куда повезли эту суку.

— Сначала на Земляной Вал пятьдесят три. В Московский научно-практический центр медицинской реабилитации, восстановительной и спортивной медицины. А в половине десятого утра, то есть, после осмотра местными специалистами, доставили во Внуково-три и отправили в Мюнхен, в клинику, специализирующуюся на лечении травм опорно-двигательного аппарата. В общем, грохнулась она не слабо. Что радует. Не радует другое — врачи, которые осматривали ее у нас, под постоянным надзором бойцов Паши Пулемета. А ортопедический центр Мюнхен ОСТ, в котором в данный момент обретается его дочурка, очень неплохо охраняется.

— Не достанем там — достанем где-нибудь еще… — холодно усмехнулся Вильман. А Бахметев и Горин, явно успевшие обсудить эту информацию по дороге в «Атлант», утвердительно кивнули.

— Далее, Линь Зихао прилетит в Москву в первом часу ночи, а его бойцы подтянутся в город в течение ближайших двух суток… — после недолгой паузы продолжил Алексей Алексеевич. — Голиков в игре. В ней же еще несколько заинтересованных и достаточно надежных лиц, пожелавших поучаствовать в разборках с этими тварями инкогнито. Так что на повестке сегодняшнего дня всего один вопрос — размеры компенсации, которую вы бы хотели получить за те финансовые потери, которые вызовет внезапное исчезновение Дениса из спорта, экранов телевизоров и так далее.

— Леш, не гони пургу! — дав ему договорить, криво усмехнулся Вильман-старший. — Я не возьму ни рубля. И не только потому, что парень уже дал нам заработать…

Бахметев оказался менее великодушным, но обсуждать эту самую компенсацию при мне не захотел:

— Обсудим. И договоримся. Как-нибудь потом. А пока хотелось бы конкретики по войне с Разумовскими.

— Конкретику обговорим у меня в кабинете. Завтра с утра.