— Я сварил кальгэ. Угощайтесь.

Они молчали, с опаской поглядывая на затаившийся лес. Но никто не выскакивал и не бросался на них. Дапт, как самый смелый, наконец-то спрыгнул с двухколесной повозки, взял металлическую кружку, хлебнул, внимательно поглядывая на Ремса. Мутец был высоким и ни от кого не укрылись крепкие плечи и толстые бицепсы. А также палаш и сфайраи на широком солдатском поясе.

— Ты из Карифа? — спросила фермерша Иста, с любопытством разглядывая молодого человека.

— Я родился в Муте.

— Куда путь держишь?

— Туда же, куда и вы. Возьмите с собой.

Дапт фыркнул, отхлебнул еще, а Джут сказал без обиняков:

— Нет еды. Ты лишний рот, уж извини. Да и не знаем мы тебя.

— А меня ты как будто знаешь? — желчно проронила Юзель, держа поводья. На чужестранца она смотрела с любопытством. Но это не было призывом взять новенького в их караван. Старуха просто не смогла удержать дурное настроение и не поддеть фермера.

— У меня много еды, — Ремс кивнул на большой вещевой мешок, раздутый от снеди, которую сказала ему взять милосердная. — Я поделюсь ею с вами, если возьмете.

Все уставились на него, а у одного из детей Джута заурчало в животе. Да так громко, что в тишине словно рев трубы прозвучал.

У Дапта и калеки Тока в запахе промелькнуло желание напасть на мутца, но при здравом размышлении никто не захотел связываться с крепким вооруженным парнем.

— Хорошо. Твоя плата принята, — принял решение Джут, и никто не стал возражать. Все были слишком голодны.

— Забирайся к нам, — пригласила Иста, но муж тут же решительно этому воспротивился. — Совсем голова у тебя пустая. У нас дочь, а у него рожа смазливая. Испортит девку, потом выть будешь. Пусть к Юзели садится! У нас уже мест нет.

— А меня значит портить можно?! — возмутилась старая бабка, но затем обреченно махнула рукой. — Ладно. Один ко мне уже залез, чего бы не взять и второго. Может, прибьете друг друга. Полезай. Но учти, позволишь лишнее — прибью.

Она не врала. Точнее ее запах не врал. Прибьет.

В повозке, где ехал мутец, было мало места. На полу лежало добро Юзель: свернутый древний ковер, от которого пахло застарелой кошатиной и металлом, здоровый тюк с тряпьем и железной посудой, совершенно неподъемный, и еще какая-то ерунда в маленьком, не запирающемся сундучке. Дапт туда уже заглянул, Ремс был в этом уверен, так как прохиндей не испытывал к содержимому «сокровищницы» никакого интереса. Куда больше он хотел проникнуть в фургон Джута.

— Что заставило тебя уехать так далеко от родного дома? — на следующий день спросила у Ремса Юзель, когда ей наскучило слушать песни Дапта.

— Пути богини.

Бабка посмотрела на него, не понимая, а потом, вспомнив, презрительно протянула:

— А-а-а. Да. У вас же чтят одну только Мири, а не Шестерых. Странные вы… мутцы. Хуже дагеварцев. Те хоть правильной веры, пускай и обманывают на рынках пуще шауттов. Но вы… Слышала, некоторые из вас вообще бабские тряпки носят. Как тебе такое, Дапт?

Тот поглядел в ореховые глаза Ремса и решил, что насмешки над богиней будут прощены старухе, но не ему, потому произнес что-то совершенно неразборчивое.

— Чего ты там бурчишь?

— Не видал я мужиков в женских тряпках. Этот одет, как мы. Чего ты к нему прицепилась-то?

— Хочу знать, потому что! Скажи мне, мутец? Зачем?

— Дэво чтят милосердную, — последовал спокойный ответ.

— Да уж какое тут милосердие. Смотри, что вокруг творится. Когда люди режут друг друга, ни о каком милосердии нет и речи.

— Это точно, — поддакнул Дапт. — Мир доживает последние дни. Слышали? Дикари с северных гор пришли к границам Горного герцогства. То ли ловчими их кличут, то ли охотниками. Их тысячи! Столько, что, чтобы спасти страну, асторэ вернул часть своей армии! Иначе они сожрут всех людей!

— Так и сожрут? — недоверчиво покосилась на него Юзель.

— Конечно сожрут! Они же дикари! Чего им еще делать, как не жрать?!

— Ну-ну!

— А еще там пустой объявился! Да что ты кривишься, старая?! Я правду говорю! Слышал на рынке в Легге, еще две недели назад! Пустой! Чудовище высотой до неба, как гигант! Уничтожил несколько замков со всеми жителями и охраной. Но тут я скажу, так им и надо, паскудам! За наши-то слезы.

— Ты, как я погляжу, много плачешь, — усмехнулась Юзель и причмокнула губами, подгоняя мерина. — И чего? Где теперь твой пустой?

— Говорят, сдох. Они ж долго не живут. Умер, победив всех, кто вышел против него. Лучших рыцарей горного герцога.

— Дурачье.

— Кто?

— Да хотя бы ты. Пустой. Придумаешь же. Еще таувинов приплети.

Дапт было пытался спорить, но Юзель цыкнула на него и спросила у Ремса:

— Куда ты едешь?

— Куда укажет богиня.

— Ха, — Юзель не обиделась, пахла она также, как прежде. Подозрением к нему. Подозрением к Дапту. Подозрением ко всем вокруг, словно они только и ждут, когда она отвернется, чтобы умыкнуть ее «бесценный» ковер.

— А куда держишь путь ты?

Ее блеклые глаза равнодушно скользнули по его лицу:

— Хотела бы я наградить тебя той же монетой, сказать, что куда укажет твоя богиня. Но у меня нет секретов. Хочу переправиться через Ситу.

— А дальше? — Дапт повернулся в их сторону.

— Поглядим, — неопределенно пробурчала та. — И так задача не из простых, а ты хочешь, чтобы я тебе все свои мечты растрепала. Не сбудется тогда. Смотри-ка! Опять впереди чего-то дымит.

Они взяли южнее, через поля, отнюдь не ровные, потеряв во времени и в скорости, прежде, чем выбрались на очередную пустую дорогу.

За сосновым пролеском, после сожженного и разоренного поселения из пяти домов, где путники не нашли для себя ничего ценного или съестного, они выехали к завалившейся на бок карете, выпряженным лошадям и пятерым мужчинам, переругивающимся между собой.

Бородатые, в куртках с капюшонами, при оружии, они были потными, краснолицыми, злыми. На дороге оказались разложены инструменты: пила, несколько топоров, которыми рубят лес, жерди, два бревна. Заметив вновь прибывших, незнакомцы закончили разговоры, а Юзель, натягивая поводья, негромко выругалась:

— Дезертиры, спаси нас Шестеро. Вот повезло.

— Дровосеки это, — не согласился Дапт. — Что ты как курица пугливая?

Но в голосе его было столько неуверенности, что он никого не смог обмануть. Дровосеки и карета — довольно странное сочетание, это признавали все.

Пятерка смотрела на них с видом оценщиков, которым внезапно принесли в лавку редкий товар. Ремс не сомневался, что их измерили, взвесили, попробовали на зуб и назначали свою цену для перепродажи.