— Займусь ею завтра утром. Пробью по нашей базе данных, соберу все сведения, опрошу местных. Кончик найдется. А ты не нервируй. Пошли лучше поужинаем. Нас ждут.

И они, прихватив с собой свои сумки с продуктами, отправились на банкет. Он состоялся на открытом воздухе — Люся с Черемисиновым вынесли на лужайку пару складных столиков, а освещением служили фонари возле гостиницы. Стульев не полагалось — так больше внутрь влезет. Стоять, не сидеть. Но Толбуеву ничего в рот не лезло, очередное послание не давало ему покоя. Это уже не мистификация и не розыгрыш, поскольку имеется конкретный отправитель. Белая вдова, которая почему-то ассоциирует себя с его женой. Но этого же не может быть. Или может?

Закуски на столиках было много, но Велемир Радомирович на всякие котлеты и жареную картошку даже не глядел, просто приналег на водку. Карпенисионское вино тут не поможет, слишком нежное. А дело требует жестких размышлений. Вот он и постарался поскорее довести себя до состояний протрезвления от сумбурных мыслей. Иногда водка очень помогает в подобных случаях. Не пьянит, а сосредотачивает. Выводит на иной уровень реальности.

Толбуев пил и мрачнел все больше. Погружался в себя, в свои думы. Уходил на дно, как утопленник. И на окружающих уже не обращал никакого внимания. Даже не понимал, о чем они говорят и над чем смеются. Не различал лиц. К нему обращались с какими-то вопросами, хлопали по плечу, но он лишь сурово хмурил брови и молчал.

Потом подумал: «А почему бы мне прямо сейчас и не отправиться к белой вдове? Чтобы все разъяснить. Поставить точки над «i». Уже полночь, самое время. Надо только от Марка как-то улизнуть, а то все мероприятие испортит». И он решился. Стал незаметно отступать от столика, выходить из освещенного пространства в темноту ночи.

— Ты куда? — тотчас же насторожился Гаршин. Следователя по особо важным делам не проведешь.

— Да в туалет! — огрызнулся Толбуев. — Придержи Альму, чтобы не бегала за мной.

Войдя в гостиницу, Велемир Радомирович пересек холл и вышел через запасной вход. Потом обогнул здание и быстрым шагом направился в сторону оврага. Даже порадовался, что все так удачно сложилось. От всех ушел, словно Колобок. Но не знал и не мог видеть, что за ним незримо и неслышно двинулась еще какая-то тень…

А полная луна уже третьи сутки как пошла на убыль. Ночь стояла теплая, безветренная. В кустах трещали сверчки. Прохожих на улице не было. В домах все уже давно спали, а кто не спал, тот пил, как банкетщики. Но тоже не мешал двигаться и сосредотачиваться. Перед встречей… с женой?

Толбуев начал спускаться по деревянной лестнице к роднику. Там, как он и ожидал, привычно сидели старик со старухой. Два застывших странника, занесенных из прошлого в наш век. Кого же он все-таки ему напоминает? Где его видел? В какой пожелтевшей книге? Да, именно в книге, там был портрет этого старика. В профиль. Но вспомнить никак не мог.

Велемир Радомирович присел рядышком, на скамейку. Помолчав некоторое время, он спросил:

— Как водица?

— Славная, — ответил старик. — Редкая водица.

— А почему вы все ночное время тут проводите?

— А где же еще-то? Тут славно. Тут думается.

— Все Праязык ищете?

— Ищу.

— И как?

Старик не ответил. Видно, вопрос показался ему глупым. Да Толбуев и сам знал, что ответа на него нет. На себе испытал. Можно только приблизиться к пониманию Праязыка, а все тайны до конца никогда не раскроются. Это ведь как Апокалипсис — точного времени не знает никто. Кроме Господа.

Уходить отсюда не хотелось. Здесь было тихо, спокойно, мирно. А там — впереди — что его ждет? Встреча с Леной? С белой вдовой? С утерянной любовью или с каббалой? Ему вдруг даже захотелось остаться тут навсегда, так и сидеть безмолвно вместе со стариком и старухой до конца жизни. Славные они.

— А как вас зовут? — поинтересовался он. — Простите за любопытство.

— Ничего, можно, — ответил старик, не поворачивая головы. — Платон Акимович.

И тут будто молния сверкнула перед глазами Толбуева. Он наконец-то вспомнил, где его видел! Этот гордый профиль. Да в книге же о древних волхвах и магах, в той редкой книге о чаромутии языков, которую он с таким трудом раздобыл в лингвистических архивах академии. Там был рисованный портрет автора, выполненный каким-то неизвестным художником девятнадцатого века.

— Лукашевич? — все еще не веря своим глазам, потрясенно произнес Велемир Радомирович.

— Именно, — подтвердил старик.

— Быть не может!

— Может.

Ну, если такие дела, если сам великий, самобытный и незаслуженно забытый исследователь Праязыка сидит сейчас рядом с ним, то тогда нет ничего удивительного и в том, что белая вдова вполне может оказаться его женой Леной. В этом реально-виртуальном мире все возможно. Даже встречи с давно ушедшими людьми. Утерявшими свой язык.

— А вас, значит, выпустили из «желтого дома»? — совсем уж глупо спросил Велемир Радомирович.

Старик посмотрел на него и впервые, кажется, улыбнулся. А то так и носил на себе лицо как застывшую маску.

— Я там и не был никогда, — сказал он.

— Но… Я же читал вашу биографию. Современники об этом пишут. И в письмах Гоголя сказано, что он навещал вас там. Как же так?

Велемир Радомирович ждал ответа, но старик молчал. Так прошло минуты три. Потом, наконец, тот произнес:

— Это мой прапрадед. Гоголь его навещал, не меня, к сожалению. Но я рад, что вы, молодой человек, храните память о Лукашевиче. Таких людей и тогда-то было мало, а теперь, наверное, и вовсе нет.

Вот все и разъяснилось. Толбуев вздохнул с некоторым облегчением. А то вновь чуть с ума не сдвинулся.

— Вы даже не представляете, как я рад нашему знакомству! — с душевным порывом сказал он. — Нам есть о чем поговорить. О многом. Я ведь тщательно изучал труды вашего предка. И считаю, что он во всем абсолютно прав. Ведь это он, приоткрывая завесу языкотворения, речесмешения, сакрального знания, объяснил технологию древних жрецов, погрузивших мир в чаромутие. И практически открыл Праязык?

— Верно, — согласился старик. И, тщательно подбирая слова, словно ему было тяжело говорить, добавил: — Еще он говорил в своих трудах, что ближайший к первобытному языку — язык малоазийских славян, и, судя по остаткам, полабский. А из живых языков — лужицко-сербский… Добавлял при этом, что из русских наречий все драгоценны, но более печати первобытности в малорусском.

— Язык до Киева доведет? — улыбнулся Велемир Радомирович.

Потомок Лукашевича надолго замолчал. Но через какое-то время все же отозвался:

— А вот то, что он никогда не публиковал… Я обнаружил это в его рукописях, в семейном архиве… Он писал, что первобытный язык рода человеческого, если сравнить его с русским, имел еще семь звуков, которых в последнем не достает… Следственно, его азбука или алфавит заключали в себе около сорока звуков или букв… Тогда языческие жрецы или главы народов, желая себе приписать славу изобретения оных… а также быть основателями новых царств и языков, на которых установили восхвалять своих идолов… сократили первобытную азбуку более или менее наполовину и, по попущению и воле Создателя, установили читать ее следующим образом.