Когда хранительница вошла в дверь, Нина успела рассмотреть еще один коридор, непроглядный мрак которого едва-едва рассеивали фонари, расположенные на значительном расстоянии друг от друга. Собравшись с духом, Нина скользнула вслед за девушкой и постаралась держаться к ней как можно ближе. Сердце гулко стучало; из тьмы впереди постепенно начали просачиваться звуки: неразборчивые женские голоса, чье-то пение – кажется, пели колыбельную, – а потом звонкие, чистые, радостные переливы… детского смеха.

Голоса в голове Нины встрепенулись, заговорили снова. Теперь в их интонациях было больше тоски, чем гнева. Тс-с, шептали они, не шуми! Миновав арочный проход, молодая монахиня вошла в… дортуар. Не веря своим глазам, Нина нырнула в тень арки.

На узких кроватях лежали женщины и девушки. Между рядами ходили девы-хранительницы. У дальней стены стояли детские колыбельки. Другой мебели не было, видимо, помещение загодя очистили от пыльного нерабочего оборудования. Окна были заклеены черной бумагой, чтобы ни один луч света не проник наружу и не вызвал подозрений.

По комнате туда-сюда ходила совсем молоденькая, не старше шестнадцати лет, девушка, которую бережно поддерживала под руки одна из хранительниц. Девушка была босая; ночная рубашка из тонкой серой ткани обтягивала выпирающий живот.

– Не могу, – стонала девушка. На вид она была невероятно хрупкая и болезненная, выпуклость живота странно контрастировала с костлявой фигурой.

– Можешь, – решительно возражала хранительница, продолжая поддерживать ее за локоть.

– Ей надо поесть, – сказала другая монахиня. – Завтрак опять пропустила.

Хранительница неодобрительно поцокала языком.

– Ты же знаешь, что так нельзя.

– Я не голодна, – пробормотала девушка, тяжело дыша.

– Можем еще походить, чтобы ребеночек быстрее появился на свет, а можем присесть, и я покормлю тебя семлой. Сладкое придаст тебе сил в родах.

Девушка заплакала.

– Не хочу я сладкого. Вы знаете, что мне нужно.

Поняв, в чем дело, Нина задрожала от ужаса. Она узнала это отчаяние, этот жгучий голод, который впивается в тебя зубами и заставляет забыть обо всем на свете, кроме ненасытного желания. Нине знакомо это состояние, когда все, что было тебе дорого, – еда, друзья, любовь – превращалось в прах, и в мыслях лишь одно: очередная доза наркотика. Худоба, темные круги под глазами – эта девушка определенно «сидит» на пареме. А значит, она гриш.

Нина всмотрелась в лица женщин и девушек на кроватях. Самой юной на вид около пятнадцати, самой старшей – где-то за тридцать. Определить точнее было трудно: наркотик оказывал разрушительное действие и на внешность. Одни лежали, обхватив выступающий живот руками, другие прятали его, скорчившись под тонкими одеялами. Несколько девушек не были беременны, либо их положение еще не сделалось заметным.

Дрожь охватила Нину с головы до ног, в висках застучало. Что это за место? Кто эти женщины?

Помоги нам. Эти ли голоса она слышала? Нет, ни одна из женщин не смотрела на Нину. К ней взывали мертвые. Требуем справедливости, хором шептали они.

Дверь позади Нины открылась, и головы всех обитательниц дортуара одновременно повернулись на звук, словно подсолнухи к солнцу.

– Она здесь! – воскликнул девичий голос.

В помещение вошла Мать-хранительница, толкая перед собой тележку. Пациентки начали подниматься с кроватей, однако настоятельница остановила их коротким, резким: «На место!», и они послушно легли обратно на подушки.

– Никакой спешки и толкотни. Мы подойдем к каждой, и каждая получит свой укол.

Нина взирала на шприцы с рыжеватой жидкостью, рядами выложенные на тележке. Парем ли это, она не знала, хотя ощущала притяжение наркотика и могла поклясться, что чувствует его запах. Год назад она бы бросилась к этим шприцам, наплевав на то, что раскроет себя. Нина победила свою зависимость в тяжкой борьбе и успела узнать, что ее новая сила служит в этом хорошим подспорьем. Теперь она сосредоточилась на этой силе, похожей на течение холодной безмолвной реки. В эту минуту Нине как никогда требовался здравый рассудок и спокойствие, ибо зрелище, представшее ее глазам, не поддавалось объяснению.

Гриши, накачанные паремом, приобретали сверхсилу и творили невообразимые вещи, которые, по логике, нельзя было совершить даже с помощью самого мощного усилителя. В свое время Ярл Брум ставил жестокие эксперименты, рассчитывая сделать из гришей оружие против Равки, но при этом обеспечивал безопасность этих опытов для себя и своего окружения. Своих пленников он помещал в особые камеры, защищенные от магии, а парем смешивал со снотворным, чтобы заключенные меньше сопротивлялись.

Свободу этих женщин и девушек никак не ограничивали. Настоятельница по очереди раздавала монахиням шприцы, и те вводили оранжевую жидкость в трясущиеся от нетерпения руки. До ушей Нины доносились всхлипы, стоны удовлетворения и сварливое: «Она всегда начинает с того края. Так нечестно!»

Беременная, которую водили по проходу, взмолилась:

– Пожалуйста, хоть капельку.

– Пока не родится ребенок, нельзя. Это опасно для вас обоих, – ответила дева-хранительница.

Девушка залилась слезами.

– Вы никогда не делаете уколов после родов!

– Тогда придется забеременеть снова, так?

Девушка закрыла лицо руками и расплакалась еще сильнее – то ли из-за нестерпимой ломки, то ли из-за того, что предложение монахини привело ее в ужас.

Получившие инъекцию укладывались обратно в постель, вытягивали руки по бокам, сжимая и разжимая пальцы. Огонь в масляных лампах запрыгал, порыв ветра всколыхнул стопку простыней. Над койкой одной девушки сгустился туман – должно быть, она была проливной. Однако все без исключения пациентки вели себя смирно, не выказывая ни малейших признаков буйства. Парем действовал иначе, выполнял роль стимулятора. Может, здесь его чем-то разбавляют? Не этим ли веществом отравились волки? Если у Нины получится стащить шприц, сумеет ли Леони определить, что за новый чудовищный яд создали фьерданцы? И как вообще этим наркоманкам удается так долго выживать, вынашивать и рожать детей, да еще по несколько раз?

В одной из колыбелек заплакал младенец. Схватив с нижнего яруса тележки бутылочку, монахиня взяла малыша на руки и принялась укачивать.

– Тише, тише, мой хороший, – приговаривала она.

Нина прислонилась к стене – ноги стали ватными. Она не верила своим глазам. Если матери принимают парем, то… их дети тоже наркоманы. С рождения. Идеальные гриши-рабы.

Нина поежилась. Дело рук Ярла Брума? Или кого-то другого? Есть ли еще базы, где ставят подобные опыты? С чего я взяла, будто в Ледовом Дворе этот кошмар закончился? Как я могла быть такой наивной?

Ее взгляд упал на застывшую в оцепенении женщину, чье лицо было едва ли не белее наволочки. На соседней койке лежала совсем молоденькая девушка. Нина схватилась за стену, чтобы не упасть. Она узнала этих двоих. Мать и дочь из доков Эллинга. Сюда их отправил Биргир. Нина пожалела, что не растянула его мучения.