Между плащами виднелся человек в маске осла.

«Я опоздал!»

Иннокентий разгадал загадку, вычислил местонахождение Письменника, оказался рядом… Но опоздал на минуту, может, на две. И его захлестнула обида. Не видя ничего и никого, кроме уходящих мужчин, Кросс сжал кулаки, широко шагнул в коридор и…

Вздрогнул, когда резко распахнулась дверь, с удивлением посмотрел на визжащую Зур, а затем получил настолько крепкий удар в челюсть от Амона, что врезался в стену и потерял сознание.

* * *

Татум знала, что ей никто не поможет: не в традициях Первородных вступаться за того, кому грозит опасность, и уж тем более – прикрывать жертву, рискуя собственной жизнью. Татум знала, но бежать ей было некуда, только в холл, и гости, которых в нём было предостаточно, дружно разошлись при её появлении, устроив большой круг в центре.

«Мерзавцы!»

Но вслух она не сказала ничего – некогда было.

Нужно было спасаться.

Зур остановилась, развела в стороны руки и стала медленно плести чёрную паутину, возбуждая тени в душах находящихся в зале актёров. И требуя от них ярости. Требуя помощи. Требуя зла…

И тени отозвались.

Но не совсем так, как надеялась Татум.

Страх сыграл с хозяйкой Театра Отражений злую шутку: она не рассчитала силу воздействия, «рванула» тени слишком резко, приведя в неистовство за сотую долю секунды, а те «рванули» свои тела, заменив эмоции и разум жаждой смерти и разрушения. Разъярённые актёры не поняли, от кого должны хранить Татум, бросились на гостей, и всё смешалось: вечерние платья, смокинги, обнажённые тела и кровь. В ход пошли осколки бутылок, столовые приборы, когти и зубы. Ополоумевшие лицедеи рвали важных гостей на части, и каждая оторванная часть удесятеряла их ярость, а Первородное собрание отражалось в лужах собственной крови. Зал наполнился рёвом, стонами и проклятиями. Чавканьем и хрустом. И ненавистью, которая поглотила всё. Первородное собрание внезапно и неожиданно для себя окунулось в свою суть и взвыло от ужаса и боли.

Став невольным участником «Аллегории Проклятой Звезды».

Безумие царило в зале, безумие Зла. И Татум хохотала, глядя на кровавую импровизацию, которая наверняка пришлась бы по душе Древним.

А московские грешники не хохотали – они обратились в зверей, отчаянно дерущихся за жизнь: рвали взбесившихся актёров и друг друга, дрались или пытались убежать, бросали им своих женщин и колдовали.

Долгожданной оргии не случилось, вместо неё пришла резня.

Выскочивший из коридора Амон вспорол ближайшего волколака, уклонился от удара, насадил на клинок актёра, за ним – бегущего грешника, стряхнул тела с меча, сделал шаг, снёс голову какой-то размалёванной ведьме, взмахнул мечом вновь – каждый шаг приходилось кого-нибудь убивать, заревел от возбуждения, забрызганный тёплой, свежей кровью, но неожиданно замер, услышав за спиной резкий окрик:

– Стой!

И отступил, словно проснувшись. Словно голос Машины имел над ним мистическую силу. Отступил, даже не поняв, почему.

Лишь коротко проворчав что-то обиженно…

А вот Бри не остановилась.

Она проскользнула мимо Кирилла, ворвалась в дерущуюся толпу, в кровавый бедлам Первородных, ловко уклонилась, увернулась, снова уклонилась – от всех, кто попался на пути, и добралась до замершей в центре холла Татум.

– Ты пришла… – улыбнулась Зур, разводя в стороны руки – для объятий. – Я так ждала…

Её лицо и плащ забрызганы чужой кровью, её обходит стороной сражение, словно полоумные участники Импровизации способны себя контролировать, словно знают, что посреди зала замер режиссёр, чёрный талант которого призвал их к смерти, и боятся ему навредить. Словно захватившие актёров тени берегут хозяйку, мечтая о новых спектаклях.

В центре зала сверкает бриллиант грешного Искусства.

Но бриллиант безумен и верит подошедшей женщине, как себе.

– Моя любовь, – улыбнулась Зур. – Я знала, что ты поймёшь и придёшь…

– Будь ты проклята! – И Хамелеон вонзила в грудь Татум сотканный из цепи клинок.

– Бри… – Татум протянула к убийце руки. – Бри, я люблю тебя…

– А я тебя ненавижу!

Хамелеон взмахивает мечом, намереваясь снести Зур голову, но застывает. Её глаза расширяются от боли и недоумения, которое всегда появляется в глазах умирающих.

Ведь мало кто готов принять весть о собственной смерти.

А Хамелеон убили – ударили сзади ножом, пронзив клинком сердце.

– Они не были счастливы, но умерли вместе, – шепчет Зур, делая шаг к любимой. Падает на неё и закрывает глаза. – Бри…

Их кровь смешивается на каменном полу.

А озверевшие Первородные продолжают рвать артистов Театра Отражений.

Сегодняшний спектакль стал последним.

* * *

– Эпическое сражение, – оценил Авадонна, изучая идущую на экране схватку. – Не каждый день зрители становятся полноправными участниками представления.

Бойню в амфитеатре сняли камеры наблюдения, в которых там недостатка не было и к которым на удивление вовремя подключились помощники карлика. И теперь Авадонна, Амон и Покрышкин изучали кровавую Импровизацию, сидя в креслах напротив монитора. Звук, правда, отсутствовал, но и без него картинка завораживала кровью и неподдельным ожесточением.

– Вы знали, как среагирует Кирилл на вторжение в его разум, – негромко, но уверенно произнёс Ермолай.

– Догадывался, – не стал отрицать карлик, не отрывая взгляд от экрана. Он был слишком умён, чтобы спорить с Машиной.

– Почему не предупредили?

– Потому что хотел точно знать, как среагирует Кирилл на вторжение в его разум.

– Надеюсь, я вас не разочаровал, – пробормотал Амон.

– Меня – нет. Но те, кто попросил Татум вас исследовать, получили пищу для размышлений.

– У меня есть враги? – поднял брови Амон.

– Если у вас нет врагов, значит, вы умерли.

– Вторая часть не про меня.

– Значит, первая тоже не о вас, – усмехнулся Авадонна. И тут же стал серьёзным: – Вы помнили себя во время нападения на Татум?

– Отчасти.

А следующий вопрос прозвучал неожиданно:

– Кого вы хотели убить, Кирилл? – живо спросил карлик. – Только Зур?

И стало ясно, что вопрос задан далеко не просто так.

Машина нахмурился. Амон поколебался, но ответил честно:

– Первородных.

Авадонна улыбнулся.

– Всех?

– Всех, – качнул головой Кирилл. – Я вспомнил «Аллегорию» и захотел убить всех.

Учитывая, что они говорили с баалом грешников, заявление прозвучало необычайно смело. Но Авадонна, к удивлению собеседников, не разозлился, принял слова Амона как должное.