— Что?

— Я тогда, помнится, пошел в уборную, чтобы спустить презерватив в унитаз. И…

Ее взгляд требует продолжения; я улыбаюсь из последних сил.

— Кажется, он немного протекал…

Наконец-то она перестает помешивать свой кофе.

— Почему ты мне не сказал?

— Я ж не знал наверняка! А сама хоть разок попробуй наполнить эту хрень водой. Брызги по всей ванной летят. Да какая уже тогда была разница?

— Я бы могла утром выпить таблетку, и все!

— Но ты же сказала, что не можешь забеременеть.

— Я никогда этого не утверждала!

Наблюдая за тем, как она впадает в истерику, я придумываю стишок: «У тебя проблемы с маткой? Так с тебя и взятки гладки».

— А на задержки ты не обратила внимания?

— Да с этим у меня уже сто лет полный бардак, — отмахивается она. — Еще с тех пор, когда у меня впервые возникли проблемы по женской части. Так что я и не заметила.

«Хангер» практически пуст, что неудивительно для понедельника, тем более в пятнадцать двадцать три. Официантка в черных лосинах сидит у барной стойки, разговаривая с мужчиной, выглядывающим из кухонного окошка. По-моему, с таким количеством волос на теле ему не стоит работать на кухне.

— Ну послушай, — говорю я и протягиваю руку к ее рукам, все еще сжимающим чашку с кофе, — это же хорошо. По крайней мере, теперь ты знаешь, что у тебя все в порядке. Ты можешь иметь детей.

Она слегка кивает и делает глоток кофе, освобождаясь от моей руки. Я вдруг понимаю, что какая-то часть меня хочет этого ребенка. Эта часть хочет, чтобы я остановился, она понимает, что где-то буквально за поворотом я найду мир и спокойствие, которое не потревожит ни постоянный зуд желания, ни надоедливо копошащийся соседский садовник, ни Элис. Какая-то часть меня.

Официантка вопросительно смотрит в нашу сторону; Дина тянется за сумкой.

— Не стоит, я расплачусь, — говорю я.

Похоже, с этого момента я беру на себя обязанности кормильца.

— Ладно. У меня все равно с собой денег нет, — рассеянно отвечает она, расстегивая сумку и доставая оттуда пачку «Силк Кат».

— Слушай…

— Чего?

Псевдо-«Зиппо» выскальзывает из кармана, и ее недовольное лицо скрывается за маской пламени.

— Может, тебе не стоит курить?

Окутанная облаком дыма, она отводит руку с сигаретой в сторону и с наигранным недоумением смотрит на зажигалку.

— А как мне иначе его оттуда выкурить? — спрашивает она, наклоняясь чуть ближе ко мне; впервые за последние недели бровь у нее приподнята.

— Ну Дина…

— Я не собираюсь оставлять ребенка, Габриель.

Какая-то часть меня умирает.

— Почему?

Она тушит сигарету в белой фарфоровой пепельнице; сигарета разламывается в двух местах, и оттуда высыпается табак.

— Потому что это самая большая глупость, которую мы можем сделать. Потому что рожать — охрененно больно. Потому что я не хочу провести следующие два года в разговорах о коликах. Потому что ни у одного из нас нет нормальной работы.

Я смущенно смотрю на официантку, притворяющуюся, что она протирает столы, затем вновь перевожу взгляд вновь на Дину и наклоняюсь чуть ближе к ней, к ее лицу, до которого мне так хочется дотронуться.

— Но это все неваж…

— А еще потому, что ты влюблен в мою сестру.

Она говорит с едва слышным намеком на всхлип в середине фразы — это легкая неровность тона, как у Карен Карпентер. Ее взгляд проникает в меня, подобно хакеру, проникающему в главный компьютер, и я на удивление беспомощен, этот взгляд вытягивает из меня все, всю мою сущность вытягивает со скоростью света; уловив мелькнувшее на мгновение в моих глазах чувство вины, она опускает голову.

Время от времени слышится звук ударяющихся друг о друга пепельниц — это единственный звук, раздающийся в кафе, если не считать всхлипов Дины. Секунды мне хватает на то, чтобы понять, что не стоит ничего отрицать. Слишком поздно, к тому же я все равно хочу ей рассказать — она ведь мой друг.

— Откуда ты знаешь?

— Ты мне сам сказал…

Она резко поднимает голову и вытирает слезы.

— …во сне.

Теперь я жалею о том, что не стал все отрицать.

— Быть того не может, — кипячусь я. — Я никогда не разговаривал во сне. Я никогда так крепко не засыпаю.

— Один раз заснул.

— Когда?

— У Элисон.

Я собираюсь что-то выдохнуть в ответ, но не решаюсь.

— Ты, наверное, подумал, что так и не побывал под гипнозом? — зло спрашивает она.

— Ну… нет… — запинаюсь я, исчерпав все запасы красноречия, — я помню, как на мгновение отключился…

Она угрожающе спокойно кивает головой.

— Да, когда я тебя обнимала, — подсказывает она, медленно, отчетливо выговаривая каждое слово. В каждой паузе между словами я слышу звук взводимого курка.

Меня точно судорогой сводит — я хочу повернуть время вспять.

— Точно… Но только на мгновение.

Она перестает кивать и уже мотает головой.

— Мы ушли в пятнадцать минут седьмого. Я соврала тебе на станции. Ты больше часа был под гипнозом.

Это заставляет меня нахмуриться. Сморщить лицо. Сморщиться.

— А как же человек, который должен был к ней прийти? — спрашиваю я.

Мой запутавшийся мозг наугад выуживает мелкие подробности того вечера.

— Он не пришел.

— А, понятно.

И что, по ее милости я впал в какую-то специальную исповедальную кому?

— И о чем я говорил?

Похоже, мне ничего больше не остается, только вопросы задавать. Она снова щелкает по дну пачки и берет сигарету.

— Ты перечислял мысли. Те мысли, которые не дают тебе заснуть.

— И что это были за мысли?

Она выдыхает дым и носом, и ртом одновременно.

— Бред, по большей части. Что-то про твоего дедушку было.

Зрачки у нее сужаются.

— А потом ты назвал ее.

Похоже, почетная обязанность назвать имя возложена на меня.

— Элис.

Вылетев из моего рта, это слово повисло между нами летучей мышью.

— Да.

— Что, и все? Просто «Элис»?

— В общем, да. Только громко. Чуть ли не срываясь на крик. Ну и «пожалуйста».

— Что «пожалуйста»?

— Ты так сказал. «Элис. Пожалуйста».