там было двое, Фьор и его фамильяр, а потом остался кто-то один. И – нет, тела второго рядом не было. И может, я, конечно, надумываю, но Фьор после этого стал каким-то другим. Честно говоря, я даже не уверен, а Фьор ли это…

Последние слова отозвались в голове Кристины тревожным звоном. Ей и самой показалось, что Фьор звучал немного иначе. Неужели это фамильяр? А что тогда с Фьором? От мысли, что он мог погибнуть, стало горько…

– Нет, подожди, если он – фамильяр, он не смог бы зайти в цирк! – с облегчением ухватилась Кристина за надежный индикатор «фамильярности».

– Кто знает, что бывает, когда все цирки собираются вместе, да еще и появляется какой-то новый, вообще непонятно какой? – Дэнни покосился на огромный шатер и едва заметно поежился. – Может, здесь правила меняются. Или же сейчас цирки просто слишком ослабли, чтобы защищать себя от проникновения фамильяров. Или…

– Я тебя поняла, – вздохнула Кристина. Даже после того, как она получила уйму информации от «Колизиона», очень многое по-прежнему оставалось неизвестным, и потому никакую версию не стоило сразу сбрасывать со счетов, какой бы невероятной она ни казалась. – Значит, ты думаешь, это не Фьор, а его фамильяр?

– Я лишь предполагаю. Но что я знаю наверняка, так это то, что Фьор стал другим. А вот почему он таким стал, это уже другой вопрос.

– Я тебя поняла, – задумчиво ответила Кристина.

* * *

Дукати гнала по зимней трассе, прильнув к мотоциклу всем телом, близко, еще ближе, словно хотела слиться с ним.

Она неслась так, словно боялась, что ее вот-вот нагонят, что кто-то из тех людей, которые заполучили контроль над ее телом и даже частично сознанием, вот-вот дернут за невидимый поводок и заставят ее вернуться, притащат обратно.

Дукати мчалась по зимней трассе, стремясь убраться как можно дальше, пока призвавшая ее фамильяр не передумала насчет того, чтобы дать ей свободу. Она выжимала все, что могла, из своего байка, хотя понимала, что расстояние – это вовсе не спасение и если кому-то будет надо, они достанут ее где угодно. Но она все равно старалась убраться подальше.

Никогда прежде Дукати не размышляла о свободе, она принимала ее как данность, как нечто само собой разумеющееся: твое тело и сознание, твои поступки и твой разум, твоя жизнь – все принадлежит тебе. А сейчас она только и думала о том, есть ли в мире такое место, где она может стать по-настоящему свободной, где ее не достанет ни этот, ни какие-либо другие фамильяры. И чем больше думала, тем больше приходила к выводу, что нет такого места и что никогда в жизни она больше не станет по-настоящему свободной. Она до конца своих дней будет оглядываться через плечо и бояться, что в один ужасный день невидимый поводок натянется и она снова станет послушным орудием в чьих-то руках. Инструментом, который используют для совершения поступков, противных всей ее натуре. От мысли об этом охватывали бессилие и злоба. Как же отвратительно не принадлежать себе! Что вообще с ней не так, что в ней за изъян, который позволил превратить ее в яггера?

Порывы ветра били в затемненное стекло байкерского шлема, снежинки лепили на нем белые кляксы и тут же слетали под порывами ветра, чтобы на их месте образовались новые. Руки, сжимавшие руль, замерзли, несмотря на перчатки. Погода совершенно неподходящая для езды на мотоцикле, но Дукати было необходимо оказаться рядом с чем-то родным и привычным, чтобы хоть немного успокоиться. К тому же делать ноги на мотоцикле куда быстрее, чем на своих двоих или даже на автомобиле. Да и угнать байк проще, чем машину.

Дукати гнала по заснеженной трассе, и эта безумная скоростная езда все больше напоминала ей предыдущую ее попытку сбежать. Тогда она не закончилась для нее ничем хорошим, ее схватили те, кто называл себя Наблюдателями. И хотя они, в отличие от фамильяра, не заставляли ее никого убивать, все равно она не принадлежала себе, они забрали у нее не только информацию о цирке и фамильяре, которую она, впрочем, выдала без всяких сожалений, но и свободу. Расспросив о «Колизионе», Наблюдатели не отпустили Дукати, а оставили рядом, для себя – на всякий случай, вдруг пригодится? Чувствовать себя предметом, который отложили про запас, было ненамного более приятно, чем послушным чужой воле оружием. Дукати не хотела быть ничьим «вдруг пригодится» и не желала быть «про запас», она хотела навсегда расстаться с той частью себя, которая делала ее яггером, и вернуться в прежнюю жизнь. И чтобы все стало, как раньше!

«И не я одна», – вдруг поняла Дукати. Циркачи тоже не выбирали себе такую жизнь, они тоже стали подневольными узниками, чьи поводки кто-то держит. Циркачи, как и она, мечтали вернуться в прежнюю жизнь, но, в отличие от Дукати, они давно смирились с тем, что впереди у них только удаление и другого выхода нет.

Вот и она, наверное, тоже никогда не сможет вернуться в прежнюю жизнь. Раз на нее однажды надели невидимый поводок, так и будет он вечно за ней волочиться, пока кто-то другой не схватит его и не дернет на себя.

От этих мыслей снова накатила бессильная злоба, и захотелось волком завыть на луну. Несправедливо! Почему это должно было случиться именно с ней? Почему она навсегда обречена на это? Почему нет способа освободиться раз и навсегда?

Хотя… Может, такой способ и есть.

Оставаясь с Наблюдателями, Дукати узнала очень многое и о цирках, и о своих новых тюремщиках. Она слышала, как они обсуждали планы Крис, и впервые подумала о том, что если у той все получится, то это может освободить не только циркачей, но и ее тоже. Если в мире не будет фамильяров, то и яггеров призывать будет больше некому. Кроме, конечно, Наблюдателей, но об этом Дукати думать не стала. Сначала бы разобраться с врагом, представляющим для нее самую непосредственную угрозу – с фамильярами, а уж потом можно подумать и об остальных.

Дукати немного сбросила безумную скорость и поехала медленнее, сосредоточенно обдумывая появившиеся у нее мысли и складывая их в один общий пазл. Крис планирует навсегда закрыть фамильярам ход в этот мир, и это более чем совпадает с целями Дукати. Хотя, положа руку на сердце, еще минуту назад у нее не было такой цели, все ее желания касались только того, чтобы убежать как можно дальше туда, где ее не достанут. Но даже по небольшом размышлении становилось очевидно,