— А Розета? Почему она работает на вас?

— Если вас интересует причина, по которой Розета вступила в братство Тела Господня, то вот она: Розета — не настоящая женщина.

— Что за ерунда?!

— Да, это, безусловно, особа женского пола, и необычайно привлекательная особа, но она не может зачать ребенка — ее лоно в жутких шрамах. Когда она была еще несовершеннолетней, ей пришлось подвергнуться опасной операции.

Раздался какой-то грохот. Это Прунслик сбросил на пол вазу с гвоздиками: лицо коротышки стало белее стены, на глаза навернулись огромные слезы. Рыцарь поднял брови и продолжал:

— Пострадавших было много, ей еще повезло, даст Бог, она доживет до преклонного возраста. Об этой истории всего каких-то двенадцать лет назад говорила вся Прага — типичный секрет полишинеля. Когда-то Розета жила с матерью в Голешовицах. Потом — из-за строительства метро — им пришлось переехать, а квартиру они получили в новом районе Опатов. В доме смерти. Там тогда как раз проводился небольшой архитектурный эксперимент.

— Погодите, я знаю, о чем вы! Так она оказалась одной из жертв новой противопожарной технологии?

Гмюнд молча кивнул, и на пол полетела очередная ваза — на этот раз с розами. Вода мгновенно впиталась в ковер, а осколки застряли в его нежном ворсе. Прунслик покосился в сторону тюльпанов, до которых он тоже мог дотянуться, и снова занес руку. Я невольно съежился, но он лишь вытащил из вазы один тюльпан и, закрыв глаза, понюхал его. А потом молниеносно откусил цветочную головку и не жуя проглотил ее.

— Как я уже сказал, — продолжал Гмюнд, — Розета подверглась операции по удалению злокачественной опухоли на матке и выжила. Однако ее душа занемогла. В гимназии девушка была отличницей, всю свою молодую энергию она направила на сдачу выпускных экзаменов и на удачное прохождение собеседования в университет. Она мечтала стать переводчицей. Экзамены-то она выдержала, на факультет ее приняли, но… она сломалась. Постоперационный синдром, поначалу скрытый, потом более чем явный. Длительная реабилитация. Самое страшное отступило, но с тех пор Розета страдает булимией. Поступая в полицию, она это утаила.

— Печальная история.

— Вы знали о ней?

— Откуда? Я только удивлялся, как быстро она то прибавляет в весе, то худеет.

— Одно состояние сменяется другим совершенно внезапно, и это очень изматывает.

— Но где же она? Я хочу повидать ее. Побыть с ней наедине.

— Тут мы вам поможем. Правда, Раймонд? — Он взглянул на часы. — Как, по-вашему, не пора ли нам отвести Кветослава к его таинственной красавице?

— Погодите, — сказал я окрепшим голосом, — объясните мне вот еще что: это вы убили Пенделманову?

— А кто же еще? — не колеблясь ответил он, и на его лице не дрогнул ни единый мускул. — Она стакнулась с последними негодяями и десятки лет вредила нашему священному городу. И неважно, что она была женщиной: уверяю вас, разбойничала она ничуть не хуже дикого горца. Наш город женского рода: один угрожает ему, другой им любуется, но оба пытаются добиться его благосклонности, склонить его на свою сторону — добром или силком. Я считаю своими соперниками архитекторов, строителей и чиновников — то есть тех, кто хочет лишь попользоваться городом, в отличие от меня, который в почтительном восхищении преклоняет перед Прагой колени — как перед владычицей своих мечтаний.

— И никто не смеет становиться на вашем пути.

— Вас это удивляет? Ржегорж и ему подобные заполонили Прагу новыми дорогами и теми жестянками, что ездят по ним. Ржегорж когда-то участвовал в строительстве бетонного желоба, который все же протянули через Нусельскую долину, хотя предлагались куда более удачные решения. К примеру, мост из металлических конструкций, этакая своеобразная Эйфелева башня, расширенная в обе стороны и переброшенная через долину, или же римский акведук из красного кирпича, расположенный на невиданно большой высоте — на его нижнем уровне ездили бы поезда метро, и пассажиры выглядывали бы в окна, а наверху был бы широкий тротуар. Пусть бы там даже построили какую-нибудь дорогу — само собой, более узкую и скромную, чем нынешняя автомагистраль, эта ядовитая змея, изо дня в день пожирающая всякого рода авантюристов!.. У нашего братства работы будет невпроворот. Вы заметили, как похорошел и вырос храм после того, как мы отомстили за его поругание?

— Вы говорите о Ржегорже и Пенделмановой. А как же Барнабаш?

— Тоже мерзавец каких мало. Он не только построил половину всех жилых сараев в Южном городе — он еще и запачкался в крови в афере Опатова, утвердил сооружение Центра конгрессов, этой вышеградской гидры, и вдобавок нес ответственность за эрекцию гигантского менгира на Жижкове, этого постыдного символа язычества Чехии новых времен. Именно Барнабаш виноват в том, что в Праге нет такого места, откуда бы не видно было бетонных домов-уродцев. Я благодарю Бога за гостиницу «Бувине»: из ее окон вам точно не разглядеть панельных зданий.

— Если только не залезть на башню, — горько добавил Прунслик. — Оттуда видны Просек, Гайе, Йинонице и Черный мост; вы можете сколько угодно вертеться вокруг собственной оси — всякие ржегоржи, барнабаши, загиры и пенделмановы оставили свои автографы по всему горизонту. К счастью, не навечно.

— Вы сказали — загиры… Означает ли это?..

— Волнуетесь за него? — спросил Гмюнд. — Вам он действительно небезразличен? Полиция подозревает его в убийстве Барнабаша; возможно, ему еще удастся ускользнуть от нас и поселиться в удобной тюрьме. Вам не привыкать спасать ему жизнь.

— Тогда в Аполлинарии! Ловко же вы меня поймали на удочку!

— Такие уж у нас методы, мы предпочитаем, чтобы человек добровольно заглотнул наживку, — захихикал подручный Гмюнда.

— Так это вы раскачали колокол! Но скажите, как вы выбрались оттуда?

— Дождался, пока ваше благородие спустится по лестнице, — засмеялся Прунслик и объяснил мне, где именно он прятался: сидел, скорчившись, на слепой северной стороне башни — совсем как черт за печной трубой. В том месте, где звонница отделяется от кровли нефа, действительно можно было укрыться. Я попытался представить себе диспозицию и понял, что такое ему под силу. Значит, Прунслик сидел там и в душе потешался над нами!

— Меньше чем через час у вашего друга Загира свидание с Розетой, — с довольной улыбкой сообщил мне Гмюнд. — В одном ресторанчике на Виноградах. Он назначил его из-за границы. Ох уж эти мне сластолюбцы! Может, попытаетесь что-нибудь предпринять?

— Вы имеете в виду, что она… Однако вы еще не все объяснили: зачем вам понадобилось сбрасывать меня в воронку свода?

— Для того, разумеется, чтобы вы договорили то, что едва начали. Простите меня, но я страшно разозлился на вас из-за того, что вы отказались сотрудничать. Конечно, мы могли связать вас и принудить силой, но тогда бы вы сопротивлялись и поранили бы себя или кого-нибудь из нас… либо до смерти бы перепугались. Мне нужно было другое. Ну почему, почему у вас такое несчастное лицо? Неужели вы жалеете, что я обманул вас? Поверьте, этого требовало дело. Я боялся упустить время; насколько мне известно, в вас влюбилась некая дама: еще немного — и она бы вас соблазнила. Тогда вы бы нам уже не пригодились.