Финансы России не могли себя чувствовать лучше, чем экономика в целом. Тем более что занимавшийся ими Терещенко был не типичным министром финансов: «За три месяца, что он стоял во главе Министерства финансов, он ни разу не удосужился принять доклад от Директора Департамента государственного казначейства — этого главного бухгалтера государства Российского!.. В то время, когда поддержание финансов государства являлось делом первейшей важности, мы побоялись, страха ради иудейска перед улицей, поставить во главе ведомства авторитетного банкира или экономиста-практика, предпочтя взять юношу без всяких знаний и без опоры в стране. Естественно, что для «укрепления» своего «завоевания революции» — министерского портфеля — он должен был начать с первого же дня раздачу государственных средств, ведь надо же было быть «приятным». И раздача началась»[642].

В марте эмиссия достигла своего исторического максимума, в апреле снизилась, но затем стала разгоняться бешеными темпами, превзойдя дореволюционный уровень в 4 раза. До октября будет напечатано 6 млрд 412 млн рублей царских образцов. И уже весной были запущены в обращение собственные деньги упрощенного дизайна — кредитные билеты достоинством в 250 рублей (двуглавый орел на них был лишен императорских регалий) и 1000 рублей с изображением Таврического дворца, за что их называли «думками»[643]. Летом стали печатать казначейские билеты достоинством 20 и 40 рублей — неразрезанными блоками по 40 знаков, без номеров, подписей и года выпуска. «Появились новые деньги, сразу же названные «керенками» в честь их создателя, — вспоминал Вертинский. — Они были маленькие, имели жалкий вид и походили на этикетки от лекарств. Спекулянты стали сразу «зарабатывать» их целыми простынями»[644]. Позднее «керенки» станут популярным видом обоев в деревнях. Предшественник Гознака был едва ли не единственным предприятием в России, резко увеличившим объемы производства. К октябрю покупательная способность рубля снизилась до 6–7 дореволюционных копеек.

Деньги старых образцов стремительно вымывались из обращения и прятались в кубышки: особо ценились «катеньки» — 100-рублевые купюры с изображением Екатерины Великой, в которых предпочитали хранить свои сбережения те, у кого они еще сохранились. Много денег скапливалось в деревнях: в условиях товарного дефицита крестьянам не на что оказалось их тратить. Так при безудержной эмиссии в стране не оказалось денег. Во множестве губерний и городов власти, предпринимательские организации стали печатать собственные эрзац-деньги, чеки, марки, боны, только усугубляя финансовую катастрофу[645].

Особые надежды на решение финансовых проблем Временное правительство связывало с Займом свободы, с помощью которого планировалось привлечь 3 млрд рублей (один день войны обходился в 50 млн). Условия займа предусматривали 5-процентный годовой доход, выпускной курс — 85 рублей за 100 номинальных. Подписка была открыта 26 апреля, заем должен был стать, словами Терещенко, «лучшим доказательством доверия общества к новому строю и его представителям»[646]. Покупка облигаций займа становилась проявлением патриотического порыва. Свой вклад внесет и Николай II. Только к октябрю заем на 3 млрд был осуществлен. «Однако, несмотря на внешний успех, эмиссия не принесла ожидаемого результата, так как оплата облигаций производилась населением большей частью не наличными деньгами, а краткосрочными обязательствами казначейства… Произошел в итоге лишь перевод краткосрочного долга казны в долгосрочный»[647], — замечает директор Института российской истории РАН Юрий Александрович Петров. За это время и рубль обесценился в несколько раз.

Но может дополнительные доходы способна была дать налоговая система? Временное правительство устами князя Львова сразу же заявило о неизбежности повышения налогов из-за больших военных расходов, обещая при этом «стремиться к облегчению налогов более справедливым их распределением»[648]. Когда в мае в кабинете появятся социалисты, налоговая политика, как и политика в отношении предпринимателей, предельно прояснилась. Скобелев, возглавив министерство труда, в своей первой речи заявил: «Если промышленники действительно хотят довести русскую промышленность до конца войны, то они обязаны в эту критическую минуту отказаться от прибыли»[649]. 12 июня были приняты законы о повышении подоходного налога, о единовременном налоге на доходы и об обложении сверхприбыли (от военных контрактов). «По закону Шингарева три основных налога с торгово-промышленных предприятий — подоходный (до 30 %), временный подоходный (тоже до 30 %) и на военную прибыль (до 80 %) — могут достигать в сумме 90 % от «податной прибыли»… Прибавьте сюда налоги земские и городские — и вы увидите, что по закону Шингарева получение прибыли есть иногда вещь рискованная»[650]. Петров считает: «Эти законы, предусматривавшие громадное повышение налогов на имущих россиян, явились беспрецедентным актом не только российской, но и мировой налоговой практики». Никогда и нигде — ни до, ни после — на планете Земля не устанавливали подобную налоговую планку.

Как хорошо известно, повышение налогов далеко не всегда приводит к росту их собираемости. Чаще — наоборот. К августу поступления по земельному налогу сократились на 30 %, с городской недвижимости — на 40 %, квартирный налог — на 43 %, промысловый — на 19 %[651]. В сентябре Керенский констатировал невозможность администрировать введенные в июне налоговые законы. Их реанимируют уже большевики.

Внешнеэкономические связи и займы совсем не покрывали потери и потребности бюджета. Деньги в революционную Россию не потекли. У европейских союзников их не было, а у США своих проблем хватало. Всего от союзников Временное правительство получит займов на 2 млрд рублей. Государственный долг России к октябрю увеличился до 39,4 млрд рублей, из них 7,2 млрд составлял внешний долг, 32,2 млрд — внутренний[652].