* * *

«Грасиела» была шаландой, уже давно лишенной собственного лица, за свою долгую жизнь она так часто переходила из рук в руки и попадала в такое количество передряг, что уже давно перестала быть похожей на нормальную лодку.

Она пропахла плесенью, стонала даже тогда, когда качалась на спокойных волнах гавани, и демонстративно отказывалась подчиняться каким бы то ни было командам, словно ее паруса, корпус и штурвал давно решили разорвать друг с другом всяческие отношения.

«Грасиела» была тем судном, которое строилось серийно, по уже устаревшим чертежам, и мастера, ее сколачивающие, думали лишь о том, чтобы побыстрее закончить работу, впарить лодку какому-нибудь простачку, мечтающему о славе морского волка, и заработать на этом деле деньжат. Она родилась мертвой и мертвой плавала, потому-то ни один из ее многочисленных хозяев не испытывал к ней ни единого доброго чувства и думал лишь о том, как бы ее побыстрее продать. Такой она и попала в руки Марко Замбрано, который с ее помощью в трудные времена добывал себе хлеб насущный, а затем, когда дела его пошли в гору, бросил в ближайшей гавани, а она даже не пыталась оборвать якорь и выбраться на волю.

Себастьян и Асдрубаль не могли заставить себя лечь спать в ее мрачной каюте, где витал запах тлена, и предпочли скоротать ночь на палубе. Вдалеке, на севере, светились портовые огни, а над их головами жались друг к другу беленькие домики, чьи плотные ряды то тут, то там прорезали тоненькие речушки, пробивающие себе дорогу через тропические леса и убегающие к океану.

— Любая из этих речушек сбрасывает воды в день больше, чем потребляет все население Плайа-Бланка за год, — произнес Асдрубаль, когда утреннее солнце осветило горы и пляж и они смогли как следует рассмотреть место, в котором оказались. — Нет никаких сомнений, что Господь умеет творить добро, но не умеет распределять его.

— Возможно, у Него просто руки не дошли до Плайа-Бланка. Других дел было по горло.

— Как это?

— Да кто его знает!

Они замолчали, глядя на розовеющий горизонт, разноцветные суда, выходящие в море, и редкие автомобили, проносящиеся по огибающему береговую линию шоссе.

— Что будем теперь делать?

— Работать, полагаю, — просто ответил Себастьян. — Зацепимся за что-нибудь, а там постараемся добраться до Венесуэлы. С нами обошлись по-доброму, но французы мне не нравятся. Они мне никогда не нравились… И думаю, я никогда бы не смог понять их. — Он сделал паузу. — Венесуэла дело другое. Я знаю многих, кому удалось пробить себе там дорогу. Но не здесь! Если этот тип не появится, то этой ночью нам придется, похоже, спать под мостом.

— Ему Айза нравится.

— Айза нравится всем! До того дня, пока она не выйдет замуж, она будет, хотим мы того или нет, нашей главной проблемой, брат. Найди она себе хорошего парня, всю ответственность за нее можно было бы переложить на его плечи, а так… Еще и поэтому меня беспокоит этот Замбрано. Похоже, он действительно хочет нарисовать ее.

— Это только вначале. Затем он захочет большего. Вот дерьмо! — воскликнул Асдрубаль в порыве злости. — С тех пор как эта соплячка стала женщиной, все вокруг недовольны. Даже друзья стали вести себя не так, как раньше. Только и говорят, что о Айзе, и когда приходят в дом, то уже не для того, чтобы сыграть партию, а для того, чтобы увидеть ее и сказать ей какую-нибудь пошлость.

— То же самое происходило с тобой и с сестрой Чепа. А у той только и достоинств, что похожий на барабан зад. — Он махнул рукой. — Такова жизнь! Разница в том, что Айза слишком хороша собой, а потому может рассчитывать на что-то получше.

— Не хнычь! Ты же хотел перебраться в Америку. Хорошо! Мы уже в Америке. — Асдрубаль с горечью ухмыльнулся. — На Лансароте мы были бедны, а здесь вообще будем вынуждены просить подаяние.

Себастьян решительно возразил:

— Я соглашаюсь на помощь, но не на подаяние. Для начала превратим это корыто в лодку или хотя бы в то, что на нее отдаленно похоже. Так мы заработаем себе на еду. Ты хоть раз в своей жизни видел такой кусок дерьма?

— Нет, да и не думаю, что в мире найдется вторая такая развалина. На нашем побережье она бы пошла ко дну от одного порыва ветра… — Он необычайно пристально посмотрел на Себастьяна: — Ты старший брат и среди нас самый умный. Полагаю, что теперь настала твоя очередь стать главой семьи и начать принимать решения. Хочу, чтобы ты знал: отныне я буду делать так, как ты скажешь. Если ты решишь, что маму и Айзу нужно забрать из того дома, значит, так тому и быть. Самое главное — мы по-прежнему вместе, если же мы расстанемся, то превратимся в ничто… Итак, с чего начнем?

— С того, что вытащим на берег эту шаланду, ибо море сейчас не лучшее для нее место. Мы переберем ее от киля до клотика и превратим в настоящий корабль, такой красивый, что владелец глазам своим не поверит. Мы покажем, почему нас прозвали Марадентро, и не посрамим памяти отца и деда!

Его брат положил руку на канат, обвязанный вокруг кнехта, и весело рассмеялся:

— А еще мы правнуки Захариаса, который восемнадцать раз ходил в Китай, огибая мыс Горн.

Когда солнце взошло над холмом и, ударив прямо в глаза, разбудило Марко Замбрано, первое, что он ощутил, был аппетитный запах кофе и только что поджаренного хлеба, затопивший весь дом. Он перегнулся через балюстраду и с удивлением увидел, что шаланду его вытащили на песок и поставили на крепкие киль-блоки.

Он тут же бросился на кухню, где застал Айзу и Аурелию за приготовлением завтрака.

— Что делают ваши сыновья? — не поздоровавшись, спросил он.

— Ремонтируют вашу лодку. Разве вы не этого хотели?

— Да, конечно! — рассерженно воскликнул он. — Но к чему такая спешка? Им же нужно отдохнуть!

— Они почти три месяца провели без действий, и у нас нет времени на отдых, если мы хотим добраться до Венесуэлы. Не желаете ли глазунью и кофе?

— Спасибо, не нужно. Мне достаточно поджаренного хлеба… — Он обвел вокруг рукой: — Послушайте! Я хотел, чтобы вы немного помогли мне — и все. Я не собираюсь эксплуатировать вас. Совсем нет нужды принимать столь близко к сердцу все мои проблемы. Такой чистой эта кухня, по-моему, вообще никогда не была.

Аурелия едва заметным движением указала на стол, приглашая его сесть, и, пока Айза накрывала, сама устроилась на соседнем стуле.

— Послушайте! — сказала она. — Мы вам очень благодарны, ведь вы приютили нас в своем доме, хотите нас кормить и поить. Но мы не привыкли просить милостыню, и нет нужды нас жалеть. — Она слегка улыбнулась, пытаясь тем самым смягчить строгость своих слов. — Нам необходимо понимать, что на все это мы зарабатываем сами. В противном случае мы вынуждены будем уйти. Вам понятно, о чем я говорю?

Марко Замбрано кивнул, соглашаясь, и показал на Айзу, которая в этот момент наклонилась, чтобы подать ему нож.

— Мне достаточно, если она станет позировать мне. Вот это как раз то, что действительно для меня важно. А чистота на кухне меня, по правде говоря, вообще не беспокоит.