— При всем уважении, ваша кухня — это настоящий свинарник, по которому свободно гуляют тараканы, причем самые нахальные из всех, что мне только доводилось видеть. А я вам клянусь, что повидала я многое. Да и остальная часть дома выглядит не лучше. Я понимаю, вы человек творческий и на многие вещи не обращаете внимания. Но поверьте, мне приятно сделать для вас хоть что-то в благодарность за оказанную помощь.

Марко Замбрано пристально посмотрел на Аурелию, отпил кофе, провел кончиком языка по губам и, пожав плечами, ответил:

— По мне, так вы можете делать что угодно, если только ваша дочь сядет на этой террасе и станет мне позировать. И хотя я, признаться, ненавижу тараканов, крыс и летучих мышей, учтите, что без них я буду чувствовать себя одиноко.

Аурелия протянула руку, слегка похлопав ладонью по его руке, и подмигнула, словно скрепляла таким образом соглашение:

— Не беспокойтесь. Моя дочь в вашем распоряжении. Я же вам обещаю, что не стану выживать из дома ваших квартирантов.

Ровно в полдень Айза, закутанная в скромную, желтого цвета тунику присела на край балюстрады. За спиной ее открывался головокружительный вид на море и древнюю крепость. Марко Замбрано устроился напротив, установил свой мольберт, зажал в пальцах карандаш и вскинул руку, которая впервые в его жизни задрожала — он понял, что не в состоянии передать и толику той гаммы сложных чувств, что охватили его при виде серьезного и невинного лица модели.

— Расскажи что-нибудь о себе, — попросил он, надеясь успокоиться таким образом. — Расскажи что-нибудь, чтобы я мог понять твою душу, потому что хорошая картина — это не только похожее лицо и красивый вид. Твой портрет должен говорить без слов, раскрывать твою суть… — Он посмотрел на девушку: — Тебе понятно, что я хочу сказать? — Она молча кивнула. — Тогда расскажи. Я еще не слышал твоего голоса.

— В тот день, когда я родилась, начался дождь. Никогда еще на Лансароте не было такого сильного дождя. — Голос Айзы был нежен и низок, а выражение лица — отстраненное, словно она рассказывала о ком-то другом. — Когда я была совсем маленькая, кто-то сказал, что я могу укрощать животных, подзывать рыб, лечить больных и веселить мертвых. Потом, став старше, я поняла, что еще и навлекаю беду. Вначале прилетела саранча. Потом мальчишки селения стали ссориться и драться из-за меня, и один из них даже упал в расщелину в Аду Тимафайа. Затем был развод Аделы и Бруно, который ходил за мной по пятам, а ее снедала ревность. И наконец, мертвые…

Она пристально посмотрела на Марко, который, заслушавшись, был не в состоянии и линии провести.

— Если бы я не родилась, — продолжила она, — мой отец был бы жив, да и многие другие тоже. — Айза глубоко вздохнула, и было очевидно, что она не хочет больше говорить на эту тему. — Это все. И мне совсем не хочется, чтобы ваша картина все это рассказывала.

— Почему?

— Потому что это принадлежит только мне. И как бы дорого ни продали вы свою картину, ни у кого нет права вешать на стену мои чувства. Мой отец мертв, моя мать гоняется на чужой кухне за тараканами, а мои братья ломают спину, пытаясь отремонтировать чужую шаланду. И все это из-за меня. Вы думаете, мне доставит удовольствие, если кто-то, кто меня совершенно не знает, узнает об этом?

— Нет, — согласился Марко Замбрано. — Полагаю, что нет.

— Тогда мне бы хотелось, чтобы вы нарисовали меня такой, какой видите. Ведь вам все равно, не так ли?

Что он мог ответить, когда понял, что проклятый капкан, которого он избегал столько времени, все-таки захлопнулся на его ноге и ему уже никогда не освободиться.

В тот самый миг, когда Марко Замбрано увидел эту девушку с прекрасными зелеными глазами, он понял, что она может накликать беду, а своим предчувствиям Замбрано доверял, так как те еще ни разу его не обманули. И вот сейчас она сидела перед ним, закутанная в простую желтую тунику. Если бы он протянул руку, то мог бы до нее дотронуться, однако с каждой минутой у него все крепло и крепло ощущение, будто их разделяют десятки, если не сотни метров. Всего этого было достаточно, чтобы он ощутил себя не в своей тарелке. И он почувствовал себя несчастным, по-настоящему несчастным.

«Каким будет мужчина, который однажды полюбит эту девушку? — спросил он сам себя, пока набрасывал очертания крепости, избегая смотреть на Айзу, которая теперь волновала его не на шутку. — Что можно почувствовать, когда подобное создание отдается тебе, когда она позволяет ласкать свое тело и смотрит на тебя иначе, чем на других мужчин?»

Марко Замбрано знавал многих женщин и чувствовал себя абсолютно удовлетворенным, ибо большинство из тех, кого он желал, отдавались ему добровольно. Ему было хорошо со всеми. Он не тяготился ни одной, так как строил отношения на взаимности: он не делал ничего такого, чего бы от него ожидали, и не просил более того, чего мог бы предложить сам. В этом, как и во всем остальном, Марко Замбрано всегда оставался верен себе и старательно избегал конфликтов. Но в это утро, сидя на террасе своего уютного домика на склоне холма, он смотрел на Айзу Пердомо, которую совсем еще не знал, и чувствовал, как старательно возводимые стены готовы вот-вот рухнуть. Он понимал, что она никогда не посмотрит на него иначе, как на любезного господина, предложившего свою помощь и желающего ее нарисовать, он же готов был ради нее изменить своим принципам и стать другим человеком.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Оставила жениха на Лансароте?

Он тут же раскаялся в том, что задал дурацкий вопрос, и под ее пристальным взглядом почувствовал себя глупым мальчишкой.

— Извини, — попросил он. — Я забыл, что тебе не хочется говорить о себе.

— Поговорим о вас.

— Обо мне? — удивился он. — Что может быть интересного во мне? — Он улыбнулся. — Я предполагал, что ты никогда не решишься позировать мне.

— Возможно, вы были правы. Но потом я увидела ваши картины, и некоторые мне понравились. — Она сделала паузу. — На чьей стороне вы были во время войны?

— Я на войне не был.

Было видно, что ответ удивил Айзу. Она посмотрела на него с большим вниманием:

— Я думала, что все мужчины воевали. Сколько вам лет?

— Тридцать пять.

— В таком случае если вы испанец, то должны были быть на чьей-то стороне.

— Я уехал из Испании еще до войны. Я ненавижу войны…

— А если бы вы остались там, то на чьей бы стороне были?

— Ни на чьей.

— Вас бы заставили.

— Я бы отказался.

— Тогда вас бы расстреляли.

— Возможно, — согласился Марко. — Полагаю, что меня бы расстреляли тут же, причем и те, и другие. — Он улыбнулся. — Но я оказался хитрее, чем они, и вовремя смылся.

Айза замолчала, погрузившись в свои размышления.

— Вы знаете, — наконец заговорила она, — когда я увидела вас в госпитале, то мне показалось, будто вы были на войне. Потому-то ваш ответ меня и удивил. Обычно я не ошибаюсь в подобных случаях.